Сборник статей - Жизнь языка - Памяти М. В. Панова

К.: Нет.

Т.: Сознаемся, что нет.

П.: Потому что это на самом деле колоссальная редкость!

З.: Нет, ну это, конечно, редкость, и молодец мама, ничего не скажешь. Хорошая, умная мама.

П.: Вот. Ну, и на самом деле она нас кормила только кашами.

З.: Да.

П.: Вот. Ну вот. Тут я кончаю мой разговор о школьных годах, хотя школьные годы были долгие. Насколько была радостной жизнь до школы… И я помню – вот осталось впечатление: мама только что вернулась из больницы (она болела тифом), до чего красивая! Были у нее длинные волосы, как у женщин тогда большинства, – она вернулась остриженная, как девочка, до того красавица! Вот тогда я ее впервые увидел, эту короткую женскую стрижку, и навсегда влюбился в нее. В узенькой юбочке дудочкой, которые тогда носили, ну просто девчонка. А я тоже болел, и вернулся – глядь: выбегает ко мне навстречу (смеется) какая-то девчонка. Юбочка дудочкой, острижена. Боже мой, кто такая?! Да это мама (смеется) прибежала!

Ну вот. Это была счастливая пора, а потом наступила школа. Это был ад. Грубость учителей… Были хорошие учителя: Шершнева Надежда Александровна… но я ей простить не могу – иногда она больше, чем меня, хвалила других (К. смеется) учеников, которые писали сочинения совсем не лучше меня, на всяких шаблонах. Был ученик Коган, он написал сочинение все на шаблонах: «Мрачная эпоха Николая Палкина наступила, и ночь опустилась над Россией», – в таком духе. Она прочла мое сочинение и сочинение этого Когана, все на шаблонах построенное. «Чье лучше?» – спрашивает она у класса. Глупый класс, где у меня вообще не было друзей, кричит: «Коган! Коган!» И Надежда Александровна вдруг меня предала – говорит: «А как – вы не родственник Петра Семеновича Когана, известного литературоведа?» (вульгарного социолога – это я добавляю). Вот. Самодовольный Коган говорит: «Нет, ведь это же по наследству не передается», значит, необыкновенный талант. И Надежда Александровна сказала: «Бывает, бывает». Но после этого я ее разлюбил. (К. смеется.)

З.: Ну, это была ревность.

П.: Вот. И когда я потом… она в следующем классе, в шестом уже, нас… в седьмом, не учила, я всегда, когда встречал ее в коридоре в школе, всегда здоровался с ней исключительно холодно. (К. смеется.)

Т.: Наказали.

К.: Ревнивы.

З.: Ревнивый, ревнивый.

П.: Да.

П.: А потом была вот эта Караванова, о которой я говорил, Надежда Максимовна, очень хорошая. А потом пошли все эти [нрзб]. Ну, в общем, за исключением немногих учителей, всё была страшная серость. Кроме литературы, я по всем предметам учился очень средне, и если «математика» мне ставили удовлетворительно, то только чтобы не ссориться с литературным преподавателем. А потом настал рай. Вот я ничуть не завидую тем, кто попадет в рай, потому что я был уже в нем. (К. смеется.) Это Мосгорпединститут.

Т.: Вы рассказывали о нем.

З.: Да.

П.: Да. Это я опущу.

П.: Вот я бы рассказал еще немножко о Сухотине – то, чего я не рассказывал. Нас воспитывали в антимарристском духе. С одной стороны – это я рассказывал, – Сухотин на лекциях его расхвалил… а потом всячески объяснял, что он пустышка. И вдруг студент третьего курса Миша Панов заявляет, что он на лингвистическом кружке хочет прочесть доклад «Интеграция и дезинтеграция языков». Что сделал бы всякий обыкновенный преподаватель, профессор – вот что бы я бы сделал? Ну, я бы на студента ногами топать не стал и затрещину бы ему не дал, но я бы поиздевался – я бы: (раскатисто) «Вы-ы?! (Надменно смеется.) «Интеграция и дезинтеграция языков»? Вот через тридцать лет станете…»

К.:…Пановым.

П.: «…членом-корреспондентом – вот тогда вы об этом будете говорить. Это разве тема для студента? Да что вы знаете? Да как вы осмелились в моем присутствии такую тему назвать?» Ну, в общем, я бы распалился – ну, я преувеличиваю немножко, в общем, студентов я тоже не угнетал, – но Алексей Михайлович и усом не повел (у него были усы) и сказал: «Ну что же? Сделайте».

З.: Я больше похожа на Алексея Михайловича, я бы тоже сказала: «Хотите? Ну, пожалуйста, делайте».

П.: Вот. И я понял, зачем он так сказал. У меня была мысль… почему я решил… Марр кричал, что история языков – это их интеграция: они сливаются, сливаются, сливаются, – на глупейших примерах. А компаративисты (ну, мои учителя все были компаративисты), значит, говорили, что они расходятся, расходятся: был индоевропейский общий язык, а потом он распался на массу семейств индоевропейских языков. И я придумал, из пальца высосал (видите, какой тонкий, это потому, что я очень много (смеются) всего высасывал), что есть интеграция языков – она совершается путем революции языковой (революция – это слияние языков, когда возникает новый совершенно язык, не тот, который был, это языковая революция), и есть дезинтеграция, когда языки распадаются… они еще вначале очень похожи, русский и украинский, а вначале южнорусский и севернорусский были. Вот, и я эту идею развивал неубедительно, на всяких… я все-таки читал об этом много, я одолел… не все тома, пять томов…