Наталия Тяпугина - Романы Ф. М. Достоевского 1860-х годов - «Преступление и наказание» и «Идиот»

Он хорошо осознает, что к признанию его побуждают, что не только его знакомые и близкие, но и просто люди, все, кто его окружают, требуют покаяния и наказания. Однако гордость бушует в нем. Ещё бы! Его, умника и гордеца, требуют отправить на каторгу эти жалкие ничтожества, которые по природе своей подлецы, разбойники и идиоты. «О, как я их всех ненавижу!» – неистовствует раздраженный Раскольников.

В таком состоянии духа он и появился в каморке Сони, которая, зная его «тщеславие, заносчивость, самолюбие и неверие», решила уже, что вряд ли она вообще его увидит. «Неужели же одно только малодушие и боязнь смерти могут заставить его жить?» – горестно размышляет Соня.

Раскольников, и в самом деле, был сам не свой. Ругая «глупые, зверские хари», которые сейчас обступят его и будут «пялить… свои буркалы», показывать пальцами, решаясь на публичное покаяние, он судорожно ищет подпоры: «Ну, что же, где кресты?» – и когда Соня, перекрестив его, надела ему на грудь трогательный кипарисный крестик, убийца по-свидригайловски ухмыльнулся: «Это, значит, символ того, что крест беру на себя, хе-хе!» (495)

Однако сердце его все-таки не выдержало, дрогнуло, когда он увидел страдальческое лицо Сони. Впрочем, ненадолго. «Нянька будет моя!» – подумал Раскольников не без практического смысла. И крестится-то он – не для себя, а для нее, чисто механически, иронизируя в душе: «Крестов, что ли, мне в самом деле от неё понадобилось? О, как низко упал я!» (496)

Между тем христианский обряд обмена крестами, как впоследствии это выяснится, много значил для нравственного возрождения Раскольникова. Принимая крест от Сони, ранее получившей его от Лизаветы, он одновременно братается и с Соней, и с невинной жертвой своей безумной «пробы». В рукописи романа этот мотив был даже усилен. Соня передает Раскольникову вместе с простонародным крестиком своего рода духовное завещание Лизаветы: «Молись об ней, молись! Она простит, простит, я знаю. А знаешь её любимую поговорку: «Не пострадаешь, так и не порадуешься» (VII, 290).

Так в результате братания крестами вина Раскольникова как бы удваивается и, одновременно, высвечивается тот путь, которым убийца может вернуться к совести, к попранным народным идеалам. Но даже по дороге на Сенную вопрос «ходить или не ходить?» ещё не решен Раскольниковым окончательно. Сталкиваться с народом ему было «очень неприятно», оставаться одному – просто невыносимо. Вот почему, припомнив Сонин совет покаяться на миру, он, раздавленный безвыходной тоской и тревогой пережитых дней, «так и ринулся в возможность этого цельного, нового, полного ощущения» (498).

И опять это знаменательное вдруг Достоевского. Когда герой дошел до середины площади, «с ним вдруг произошло одно движение, одно ощущение овладело им сразу, захватило его всего с телом и мыслию». Он вдруг вспомнил слова Сони: «Поди на перекресток, поклонись народу, поцелуй землю, потому что ты и перед ней согрешил, и скажи всему миру вслух: «Я убийца!» (498)

В душе его вдруг возникло какое-то новое ощущение, которое охватило его всего. «Все разом в нем размягчилось, и хлынули слёзы. Как стоял, так и упал на землю» (498).

Как видим, и в самом деле какой-то высший смысл содержался в совете Сони, уходящем корнями в глубины народных верований. Вера в мать – сыру землю – из этого ряда.

Идею о святости родной земли более полно развил Достоевский в романе «Идиот». Там купец-старообрядец говорит так: «Кто от родной земли отказался, тот и от Бога своего отказался». Родная земля издревле была в центре религиозно-этического мировоззрения народа. Вот почему начало возрождения Раскольникова – в покаянии перед родной матерью Пульхерией Александровной и перед родной матерью-сырой землей. И хотя народ не понял и осмеял целование грязной земли на Сенной, но именно оно, да ещё присутствие его ангела – Сони, дало Раскольникову силы передать себя в руки правосудия и вступить на путь нравственного воскресения.

Чем же завершился роман Достоевского об «идейном» преступлении недоучившегося студента? Итак, Раскольников уже полтора года на каторге. Соня пошла, как и обещала, за ним. Наказание пока не принесло психологического облегчения. Он всё тот же: угрюмый, несловоохотливый, «углублен в самого себя и ото всех как бы заперся» (511).

Каторжные его невзлюбили, и хотя все в остроге «преступили» – к Раскольникову они чувствуют ненависть: и там он «чужой среди своих», потому что барин , потому что гордец , а главное – потому что безбожник . «Ты в Бога не веруешь! – кричали ему. – Убить тебя надо» (515).