Н. Воронцова-Юрьева: Другой «Идиот»: истинный и правдивый, печальный и фантастический. Книга 1. Князь Мышкин: Крест и Голова

Конечно, несмотря на запрет тайные собрания масонов, да и сами они никуда не девались еще долгое время. Стихотворение про рыцаря было написано Пушкиным еще до его испорченных отношений со своими масонскими друзьями – в 1829 году, спустя три года после второго (и окончательного) запрета деятельности лож (в 1826 г.). Так что на тот момент никакого секретного смысла в стихотворении не было, тамплиерско-масонская суть этого произведения была на тот момент прозрачна и очевидна всем. Видимо, это и стало теми цензурными причинами, по которым стихотворение не было напечатано в своем первозданном виде.

Но если с рыцарем-тамплиером в этом произведении все так очевидно, то почему же истинный смысл стихотворения оказался так надолго сокрыт от читателей, что даже пришлось заново идентифицировать главного героя?

Ответ кроется в отношении к масонам и к Пушкину в разные периоды. Видимо, сначала, у царского правительства, тамплиерско-масонский смысл произведения входил в категорию запрещенных, а потому никак не афишировался и публично не разъяснялся. В советский же период представлять Пушкина выходцем из масонской среды, приветствующим масонские революционные идеалы, оказалось политически невозможным, поскольку Пушкин в сознании советских граждан слишком давно и прочно, причем усилиями советского же руководства, занимал совершенно другую революционную нишу – отважного пролетарски настроенного дворянского борца с самодержавием.

В результате стихотворение Пушкина превратилось в некую историческую жанровую зарисовку общего плана, а фанатик-тамплиер деградировал просто в какого-то рыцаря. После же, уже в постсоветский период, вступила в действие инерция – за семьдесят лет советской власти такая мелочь, как утерянный первоначальный смысл, принесенный в жертву Великой Октябрьской революции, была уже всеми забыта.

Итак, в 2002 году пушкинский «рыцарь бедный» избавился наконец от своей надоевшей романтической ширмы и вернул-таки себе истинное значение грозного рыцаря-тамплиера. А вот с Мышкиным в 2002 году таких чудес так и не произошло – он как был представлен Аглаей рыцарем-идеалистом в качестве всего лишь сравнительного образца, так коллективным усилием литературоведов им и остался.

И все-таки нет сомнений, что Достоевский, помещая в свой роман стихотворение Пушкина, прекрасно понимал, что речь в нем идет о рыцаре-храмовнике. Подобное знание в то время было культурологической нормой. Карен Степанян отмечает: «Достоевский знал историю ордена тамплиеров еще с «петрашевских» времен» 19). Да и помимо этого, если Достоевский знал биографию Пушкина (а он ее знал), то, разумеется, знал и про вольных каменщиков, включая и тамплиеров, и Приорат Сиона, и розенкрейцеров…

В «Идиоте» стихотворение Пушкина представлено в усеченном виде, без антихристианских строф о том, что рыцарь не молился богу (или святой троице) и что умер без причастья, а также без строфы о кресте и видении Девы Марии по дороге в Женеву. Такое сокращение был сделано Достоевским не случайно. Ибо то, что было им оставлено от пушкинского стихотворения, является в романе важнейшим дешифратором образа Мышкина!

Выражение «бедный рыцарь» в одной только мизансцене, от первого восклицания Коли до появления на террасе Евгения Павловича, повторяется более двадцати раз. Всего же это выражение звучит в романе 27 раз . Такое чрезвычайное повторение, конечно, не может быть случайным.

Тем не менее образ пушкинского «рыцаря бедного» именно как рыцаря-тамплиера так ни разу и не был напрямую соотнесен достоеведами с образом князя Мышкина. Общее мнение в ученой среде свелось к тому, что «рыцарь бедный» соотносится исключительно с духовно-нравственной сущностью князя, не более того. Такой вывод прежде всего делался на основе пояснений Аглаи Епанчиной, что герой пушкинского произведения (а значит, и князь) это «человек, способный иметь идеал, во-вторых, раз поставив себе идеал, поверить ему, а поверив, слепо отдать ему всю свою жизнь». Вот так Мышкин и остался рыцарем в кавычках – наивным чудаком с благородными помыслами.

А между тем Достоевский постоянно прикладывает образ Мышкина не только к «рыцарю бедному», мощному визуальному рефрену, красной нитью сшивающему весь роман в единое целое, но также и к контуру самого Пушкина! И это относится к любому появлению Пушкина в тексте.

Ну, например. У Пушкина была дуэль? Была. Вот и у Мышкина тоже намечается дуэль. А чтобы такое совпадение не показалось случайным, Достоевский обе эти дуэли объединяет в единое целое – заставляя Мышкина рассуждать про дуэль Пушкина, и делать это накануне своей собственной предполагаемой дуэли. Вот этот диалог князя с Аглаей: