Владимир Колганов - Толсты́е - безвестные и знаменитые

«Чем я особенно в нём восхищаюсь, так это его презрением ко всем нам, прочим писателям, или, лучше сказать, не презрением, – это слово сюда не подходит, – а тем, что он всех нас, прочих писателей, считает совершенно за ничто. Вот он иногда хвалит Мопассана, Куприна, Семёнова, меня… Отчего хвалит? Оттого, что он смотрит на нас, как на детей, которые, подражая взрослым, тоже делают то то, то другое вроде взрослых: воюют, путешествуют, строют дома, могут и писать, издавать журналы… Наши повести, рассказы, романы для него именно такие детские игры, и поэтому он, в сущности, одними глазами глядит и на Мопассана и на Семенова. Вот Шекспир – другое дело. Это уже взрослый, и он уже раздражает его, пишет всё не так как надо, не по-толстовски».

Видимо, Чехов полагает, что Толстого испортил невиданный успех его романов и славословие почитателей. Отчасти это так, однако, не прочитав дневники Толстого, невозможно понять истинные причины его покровительственного, иногда даже презрительного отношения к коллегам. Да и сам Толстой уверен в том, что наделён талантом от природы, а вот особенности психики здесь совершенно ни при чём. В 1899 году он пишет горячему поклоннику своего творчества и особенно философских откровений, князю Дмитрию Хилкову:

«Думаю, что как природа наделила людей половыми инстинктами для того, чтобы род не прекратился, так она наделила таким же кажущимся бессмысленным и неудержимым инстинктом художественности некоторых людей, чтобы они делали произведения, приятные и полезные другим людям. Видите, как это нескромно с моей стороны, но это единственное объяснение того странного явления, что неглупый старик в 70 лет может заниматься такими пустяками, как писание романа».

Здесь явное непонимание истоков творчества, причин возникновения творческого потенциала. Прискорбно, что даже в пожилом возрасте, даже зная о существовании человеческих инстинктов, писатель пишет подобные нелепицы. Впрочем, чего ждать от деревенского философа? Недаром Ленин нашёл в его социальных учениях и взглядах «такое непонимание причин кризиса и средств выхода из кризиса, надвигавшегося на Россию, которое свойственно только патриархальному, наивному крестьянину, а не европейски-образованному писателю».

Но в чём же причина появление в голове Толстого нелепых идей, которые стали основой «философского учения»? В письме Николаю Страхову 8 апреля 1878 года, возможно, не совсем понимая сути того, что пишет, Толстой невольно признаётся:

«Всё как будто готово для того, чтобы писать – исполнять свою земную обязанность, а недостает толчка веры в себя, в важность дела, недостает энергии заблуждения, земной стихийной энергии, которую выдумать нельзя. И нельзя начинать».

«Энергия заблуждения» – это и есть тот самообман, о котором говорилось выше. Для художественного творчества это необходимое условие, поскольку раскрепощает, в первую очередь, фантазию, придавая дополнительные силы. Но вот когда дело дойдёт до философии, тут нужно честно отдавать себе отчёт, что не всё написанное тобой истинно, что каждую мысль нужно поверять сомнением, а ещё лучше – «обкатывать», «отшлифовывать» в дискуссии с интеллектуалами. В дневниках Толстой не раз пишет о своих сомнениях, но вот характерное признание – запись, сделанная 28 апреля 1908:

«Нынче, лёжа в постели, утром пережил давно не переживавшееся чувство сомнения во всём».

С начала 1980-х годов сомнения Толстого были сосредоточены на вопросах веры, на поисках разумного переустройства государственного управления. В то же время он начал сомневаться в том, что литературное творчество может повлиять на людей, изменить их к лучшему. Читаем в «Исповеди»:

«Взгляд на жизнь этих людей, моих сотоварищей по писанию состоял в том, что жизнь вообще идёт развиваясь и что в этом развитии главное участие принимаем мы, люди мысли, а из людей мысли главное влияние имеем мы – художники, поэты. Наше призвание – учить людей… Вера эта в значение поэзии и в развитие жизни была вера, и я был одним из жрецов её… Первым поводом к сомнению было то, что я стал замечать, что жрецы этой веры не все были согласны между собою. <���…> И они спорили ссорились, бранились, обманывали, плутовали друг против друга. Кроме того было много между нами людей <���…> достигающих своих корыстных целей с помощью этой нашей деятельности. Всё это заставило меня усомниться в истинности нашей веры».

Прежде всего, возникает впечатление, что для Толстого спор – это что-то вроде зубной боли. Приходится терпеть, но хочется поскорее от неё избавиться. Он полагал, что умные люди должны договориться между собой, прийти к единому, согласованному мнению. Иначе это не интеллектуалы. Но как можно выработать единые взгляды по основным проблемам, волнующим людей, если избегать дискуссий? Если не удаётся оппонента переубедить, загнать его в угол доказательствами своей правоты, значит, не готов к такому спору. Прав Лев Николаевич в одном: множество людей, не исключая и писателей, озабочены собственными проблемами – карьерой, заработком, жаждой славы. На остальное им наплевать, хотя на словах могут выглядеть поборниками справедливости и защитниками угнетённых. С другой стороны, нельзя же от каждого литератора требовать, чтобы он был светочем мысли. Многие просто развлекают, вполне прилично владея литературным языком и не считая, что непременно обязаны нести разумное и светлое… Ну что поделаешь, если эта задача им не по плечу?