Майя Волчкевич - «Чайка». Комедия заблуждений

В период размышлений и работы над «Чайкой» текст толстовской комедии не просто на слуху, но хорошо знаком Чехову. В апреле 1895 года он пишет Суворину из Мелихова о своем замысле сыграть силами литературно-артистического кружка «Плоды просвещения». В пьесе Чехов наметил себе роль одного из мужиков, просителей земли и нечаянных очевидцев спиритических увлечений петербургских господ.

В следующем письме Суворину, 5 мая того же года, как считают исследователи, впервые упоминается «Чайка». Говоря о будущей пьесе, автор сразу оговаривается: «Я напишу что-нибудь странное».

«Люди, львы, орлы и куропатки…», – произносит Нина, вернее, Мировая душа, воплощаемая Ниной. Видение, фантазия или мираж Треплева призваны погрузить зрителей в состояние некоего транса, сна, когда стираются грани между действительностью и миром нематериальным. Треплеву хочется, чтобы его зрители не только поняли, но почувствовали тот холод и ужас, который ощущает его душа в момент своих странствий. Отсюда и запах серы, две красные точки, необыкновенная декорация – вид на вечернее озеро. Нина выполняет в мистерии роль некоего посредника, медиума.

Ей неловко и неуютно, как бывает неуютно живому, полному сил человеку, оказавшемуся в непонятной, чуждой ему обстановке. «В вашей пьесе трудно играть. В ней нет живых лиц», – говорит Заречная Константину. «Живые лица! Надо изображать жизнь не такою, как она есть, и не такою, как должна быть, а такою, как она представляется в мечтах», – отвечает ей Треплев.

Этот ответ гораздо более точен, если понимать его смысл буквально. То есть фраза характеризует не Треплева-художника, его искания в искусстве, но его видение и понимание жизни. Перед Аркадиной, Дорном, Тригориным, Шамраевым и другими обитателями имения воочию происходит представление того, что открывается душе Треплева.

Медиумический сеанс, как того требовал антураж и как он показан, например, в «Плодах просвещения», должен был проходить в определенной обстановке: слабое освещение, ожидание знамений или знаков присутствия потусторонних сил (световых сигналов, шумов, стуков, впадение медиума в состояние транса). Для того чтобы убедить гостей дома Звездинцева, что они беседуют с духами, находчивые слуги в комедии Толстого звонили в колокольчик, играли на гитаре, имитировали внезапный фосфорический свет, движение предметов.

Для Треплева непременным условием его представления является восход луны, вид на озеро и горизонт. Перед началом за сценой играет рожок, а во время монолога Нины зрители чувствуют запах серы, видят красные точки огня.

Спиритический сеанс в «Плодах просвещения», как и монолог Мировой души, постоянно прерывается ироническими репликами, недоуменными вопросами, нарочитым шутовством.

Чехов побывал на спиритическом сеансе в середине восьмидесятых годов, где дух Тургенева будто бы предрек ему: «Жизнь твоя клонится к закату». Об этом пророчестве он вспоминал в письме к Суворину в июле 1894 года, в период размышлений над сюжетом будущей пьесы. В том же письме продолжил: «И какая-то сила, точно предчувствие, торопит, чтобы я спешил. А может быть, и не предчувствие, а просто жаль, что жизнь течет так однообразно и вяло. Протест души, так сказать».

Известно его письмо к Ал. П.Чехову от ноября 1882 года, в котором писатель настоятельно просил жену брата, Анну Ивановну Хрущеву-Сокольникову, «описать тот спиритический сеанс, который она видела где-то… Пусть опишет кратко, но точно: где? как? кто? кого вызывали? говорил ли дух? в какое время дня или ночи и как долго?».

В конце 1893 года в «Русской мысли» выходит рассказ А.И.Эртеля «Духовидцы». Герой этого рассказа кончает самоубийством на почве безверия. Символика, сюжет рассказа оказались чрезвычайно близки художественному настроению, владевшему Чеховым в ту пору. «Есть поэзия и что-то страшное в старинно-сказочном вкусе. Это одна из лучших московских новостей», – написал Чехов Суворину. И, как бывало, когда что-то затрагивало его глубоко, более чем через полгода напомнил Суворину о своей рекомендации прочесть произведение Эртеля.

Трудно заподозрить доктора Чехова в том, что к спиритизму и духовидению он относится с полным доверием, в духе адептов столоверчения и искренних почитателей «влиятельных сомнамбул», как называли иронически некоторых медиумов. Но интерес Чехова-медика, Чехова-литератора к психологическому состоянию человека, имеющему «виденья, непостижные уму», довольно глубок. И здесь он не готов, в отличие от Толстого, свести нематериальные видения героев к насмешке над самим духовидцем. (На период первой половины девяностых годов приходится наибольший интерес Чехова к психологии и психиатрии как к науке, разговоры со специалистами в этой области, чтение трудов по психиатрии).