Валентина Черняк - Слово. Словарь. Словесность - к 250-летию со дня рождения Ивана Андреевича Крылова. Сборник научных статей

У Крылова нет имен, фамилий, кличек зооморфных персонажей. Только в более поздних изданиях в их наименованиях стали использоваться прописные буквы . Петрушевская создает аномальный микс имен действующих лиц: Евтушенко, блоха дядя Степа, Нина Заречная и др. В парных наименованиях присутствуют зародыши фабулы: клоп Мстислав, таракан Максимка, моль Нина, паук Афанасий, пчела Лёля, оса Фенечка. У Пелевина, в отличие от Петрушевской, имена собственные людей-насекомых (Дима, Митя, Марина и др.) функционируют отдельно от их идентификаторов в качестве человека, муравья, мотылька и т. д.

Стилю Петрушевской присущи лакунарность и избыточность. Муравьи (и не только) множатся уже в списке действующих лиц: муравей Галина Мурадовна, карликовый муравей Хна, карликовый муравей Сенна, гигантский муравей Зоя Мурадовна, муравей пастух Ленька. Фрагменты их жизни представлены в разных сказках-клипах. Здесь невозможен крыловский «какой-то муравей» (но и у Крылова не все муравьи одинаковы: есть и труженик, и хвастун).

Персонажи Пелевина и Петрушевской, как и персонажи басен Крылова, не ходячие аллегории, не люди под видом насекомых (а также птиц, зверей и т.д.). На первых иллюстрациях басен действующие лица изображались в русских национальных костюмах, что, кстати, сегодня не представляется удачным. (Конечно, у Пелевина и Петрушевской появляются американский комар Сэм, исландская селедка Хильда и другие «иностранцы». )

Басни Крылова, как правило, имеют четкую границу между монологической (авторской) и диалогической (персонажной) речью. В рассматриваемых текстах граница между диалогом или полилогом и обрамляющим их монологическим контекстом может быть стерта. Так, в басне «Пчела и Муха» монологический контекст лаконичен, отделен от диалога действующих лиц, а в сказке о пчеле и мухе («Конец праздника») он доминирует, различные формы чужой речи буквально тонут в нем, как тонет в варенье муха Домна Ивановна.

Если у Крылова автор демонстрирует свою позицию, используя местоимение мы, то в романе Пелевина автор традиционно скрыт под маской, а в сказках Петрушевской его ироничная позиция обнаруживается в апелляции к адресату ( согласитесь и т.п.). Пелевин и Петрушевская играют масштабами изображения, варьируя функционально-композиционные типы речи. Но у Пелевина ни один персонаж, использующий сентенционный тип речи (СТР), не является alter-ego автора. СТР Петрушевской, в отличие от Крылова, это не авторская сентенция, «мораль» передоверяется какому-нибудь одиозному персонажу.

Басенный «нравственный кодекс» [Вайль, Генис 2016: 30—36] Крылова предлагает альтернативу, а не сопоставление фигурантов: Муха и Пчела (она же Муравей), Стрекоза и Муравей и т. п. В нем отсутствует фольклорный этический релятивизм, но в баснях создается «столкновение серьезного морального задания и как бы неумелого, неуместного в своей живописности и натуральности его исполнения» [цит. по: Крылов 1999: 481].

Современные авторы ценят не альтернативность, а «многослойность демократического мышления» [Вайль, Генис 2016: 30—36]. В сказках Петрушевской нет воплощенной добродетели и воплощенного порока: как мухи, так и пчелы не брезгуют помойкой. Пелевин демонстрирует телесную и этическую обратимость стрекозы и муравья: в конце романа за стрекозой, поющей и пляшущей (по завету Крылова), наблюдает в телевизоре муравей, трудовая жизнь которого оказывается «долгой и бессмысленной». Они наследуют басенный «нравственный кодекс» Крылова, актуализируя амбивалентность его морали. Как и у Крылова, их «живой рассказ неизбежно выходит за границы плоского поучения» [цит. по: Крылов 1999: 481]. Развитие басенной традиции обнаруживается в текстовой фактуре их произведений, в образах автора и персонажей.

Литература

Вайль П., Генис А. Родная речь. Уроки изящной словесности. М., 2016. С. 30—36.

Крылов И. А . Басни. Комедии. Повесть. М., 1999.

Парамонов Б. Пелевин — муравьиный лев. URL: archive. svoboda. org/programs/RQ/2000/RQ.31.asp

В развитии русской литературы и русского литературного языка к. XVIII – н. XIX в. важная роль принадлежит журнальной прозе. А. С. Пушкин в филологических статьях и критических заметках писал, что она призвана восполнить отсутствие «книжной» литературы на русском языке [Пушкин 1962: 257, примечание автора]. Он был уверен, что «метафизический» язык для изъяснения понятий нравственных, политических и философских по-русски будет создаваться в журналах так же, как обороты «для изъяснения понятий самых обыкновенных» русские вынуждены создавать в простой переписке [там же: 259]. Роль журнальной прозы в этом процессе в немалой степени была обусловлена тем, что ее язык не имел опоры в традиционных литературных жанрах и тем более не был связан с нормами ломоносовских стилей: он создавался под пером авторов и определялся их языковыми предпочтениями и талантом.