Игорь Голованов - Константы фольклорного сознания в устной народной прозе Урала (XX–XXI вв.)

В основе некоторых легенд (например, о «благородных разбойниках») лежат представления, унаследованные от времен язычества, то есть дохристианские мифологические представления. Христианские же верования нашли свое выражение в легендах о святых, праведниках и мучениках.

В прозаическом русском фольклоре, репрезентирующем фольклорное сознание в сочетании с религиозным, языческие верования отступают после длительного процесса христианизации Руси. Христианские верования постепенно «укореняются в народном сознании и все заметнее проявляются в устной поэзии – особенно после страшных испытаний татаро-монгольского погрома Русской земли и в период тяжкого ордынского владычества» [Азбелев 1999: 11].

Такое «укоренение» дало основание В. Я. Проппу настаивать на том, что «признаком народной легенды является ее связь с христианством» [Пропп 1998: 271]. Исходя из этого тезиса В. Я. Пропп выводит определение: «народная легенда есть прозаический художественный рассказ, обращающийся в народе, содержание которого прямо или косвенно связано с господствующей религией». Легенда, по мнению В. Я. Проппа, «наиболее национальный из всех жанров русского фольклора». Следовательно, устно-поэтические традиции легендарных текстов особенно важны для осознания русской ментальности. Константы, представленные в легендах, передают суть русского фольклорного сознания.

По С. Н. Азбелеву, легенда, как и предание, – созданный устно рассказ, имеющий установку на достоверность. Но в отличие от предания основным содержанием легенды является нечто необыкновенное. Ученый указывает на сходство преданий и легенд, но делает важный акцент на том, что в преданиях «она (фантастика. – И.Г. ) всегда выполняет вспомогательную функцию, не составляет основы содержания. В легенде же фантастика, чудесное лежит в центре повествования, определяет обычно его структуру, систему образов и изобразительных средств» [Азбелев 1992: 7].

Таким образом, один из серьезных исследователей народной прозы, на наш взгляд, неоправданно расширяет понимание легенды, включая в это жанровое образование быличку (т. е. повествование о духах низшей мифологии, базирующееся на дохристианских, языческих представления), а другой, исключая языческое содержание легенды, сужает объем данного понятия, поскольку легенды отражают религиозное содержание не только христианское, но и дохристианское. Иначе говоря, нам кажется более адекватным определение Т. В. Зуевой, которая определяет легенду как «жанр несказочной прозы, фантастически осмысляющий события, связываемые с явлениями живой и неживой природы, миром людей (племена, народы, отдельные личности), со сверхъестественными существами (Бог, святые, ангелы, нечистый дух)» [Зуева 2002: 87].

Содержание былички определяется идущими от языческой мифологии представлениями о существовании «хозяев» различных стихий и «домашних» духов – лешего, водяного, домового, банника и т. д. Сам человек в быличке вступает в те или иные отношения с этими персонажами «низшей» мифологии, принимает от них помощь или встречает с их стороны противодействие. Былички отличаются от религиозных легенд тем, что обращены не в прошлое, а в настоящее; чаще всего в них рассказывается о том, что якобы происходило с самим рассказчиком или с людьми, ему хорошо знакомыми.

Ценность быличек в том, что в них отражена часть архаичного мировоззрения народа, во многом соотносимая с его жизненным опытом, традиционные этические и эстетические нормы отношения человека и природы, реакция сознания и подсознания на различные явления действительности, порождающие фантастическое, выдаваемое за реальное обыденным сознанием россиян в продолжение столетий.

Вне особой атмосферы былички теряют свое этическое и эстетическое воздействие. Тесная связь двух миров возможна только при восприятии сверхъестественного как реальности, как достоверного факта. Мистическим содержанием быличек определяется их психологическая настроенность как рассказа не только об удивительном, но и страшном, жутком.

Позволим себе не согласиться с мнением Э. В. Померанцевой, считающей, что «рассказы о мифологических существах в силу своей занимательности пережили верование и продолжали бытовать наряду с преданиями, легендами и сказками как особый, своеобразный жанр фольклорной прозы» [Померанцева 1975: 5]. Как нам представляется, вера определяет сущность былички и утрата ее приводит к трансформации жанра и его разрушению. Вне веры быличка существовать не может. То, что вера в домового сохраняется по сей день, доказывает сравнительно большое количество записываемых меморатов, а утрата веры в водяного отражается в том, что записи быличек о встрече с ним единичны, а рассказчик – сомневающийся.