Дитер Томэ - Вторжение жизни. Теория как тайная автобиография

При этом такая автобиографическая полемика может состояться только как сколь угодно парадоксальный, но – автобиографический же проект. Теория не всегда функционирует в изолированной области, она действует благодаря определенному духовному упражнению, которое есть не что иное, как работа над собственной жизнью (или врабатывание в нее). Говоря жестко – и вместе с Витгенштейном:

Моя жизнь была до сих пор одна сплошная гадость – но должно ли так продолжаться всегда? <���…> Одно мне совершенно ясно: я слишком скверен, чтобы умничать по собственному поводу, и все же: я либо останусь подонком, либо буду себя улучшать, и на том точка! [84]

(Параллель между таким рывком из самого себя и «Духовными упражнениями» Пьера Адо, [85]так сильно повлиявшими на Мишеля Фуко, очевидна.)

В военных дневниках Витгенштейна, писавшихся параллельно с «Трактатом», отношения между теорией и автобиографией выстраиваются как раз в подобном полемическом ключе. Сопоставляются и борются друг с другом две стороны (Seiten) и две страницы (Seiten): на левую страницу дневника Витгенштейн заносит секретным шрифтом личные заметки, правую покрывает теоретическими рассуждениями. Пока что, для того чтобы читать эти страницы параллельно, нужно обзавестись двумя разными изданиями – подлинная катастрофа издательской политики! Взаимоотражения личного и философского становятся ясными, если сопоставить возникшие записи с обеих страниц. Например:

Лучшие часы жизни нужно принимать с благодарностью, как милость, или, напротив, нужно быть безразличным к жизни. <���…> / Логика позаботится о себе сама; нам только нужно присмотреться, как она это делает. [86]

Я – Дух, и поэтому я свободен. [87]Мы стоим у Лопица, повсюду свистят и рвутся снаряды. <���…> От грома орудий вчера я все время был как пьяный. <���…> Много работал. [88]/ Изображение мира в очень общих предложениях можно назвать безличным изображением мира. [89]

Отвратительные обстоятельства съедают меня. Внешняя жизнь со всей ее низостью и подлостью обрушилась на меня. И я внутренне переполнен ненавистью и не могу допустить к себе Дух. Бог – это любовь. – Я как выгоревшая печь, полон шлаков и мусора. [90]/ Человечество всегда подозревало, что должна иметься такая область вопросов, ответы на которые априори объединяются в симметрично и завершенно регулярные структуры. [91]

Очень чувственен. О[нанирую] каждый день. [92]/ Слова – это как рябь на глубокой воде. [93]

Сильные волнения! Почти плакал!!!! Чувствую себя сломленным и больным! Низость повсюду. [94]/ Великая проблема, вокруг которой вертится все, что я пишу, такова: есть ли априори какой-то порядок в мире, и если да, в чем он состоит? [95]

Колоссальные тяготы в последний месяц. Много размышлял о самом разном, но странным образом не могу восстановить связи со своим математическим ходом мысли. [96]/ Кто счастлив, не должен бояться. Даже смерти. <���…> Чтобы жить счастливо, я должен быть в согласии с миром. [97]

Теперь у меня только одно желание – жить! А очень трудно отказаться от жизни, если так ее любишь. Как раз это и есть «грех», неразумная жизнь, ошибочное понимание жизни. Временами я превращаюсь в зверя. <���…> Ужасно! [98]/ Я, я – глубоко загадочно. Я – это не предмет. [99]Как человек вообще может быть счастлив, ведь он не может устранить бедственность (Not) этого мира? Именно через жизнь познания. [100]

Я недоволен, печален. Живу в разладе со всем своим окружением. [101]Скверная жизнь есть неразумная жизнь. Все дело в том, чтобы не сердиться. [102]Тщетно борюсь со своей скверной натурой. [103]/ Философское я – это не человек, и не человеческое тело, и не человеческая душа. <���…> Кто это понимает, тот не захочет привилегированного места для своего (или человеческого) тела. [104]

Витгенштейнов «Трактат», если вернуться к начальной цитате из Кафки, отмечен той чистотой, что отвоевана у грязи или у ада. Ад в те годы был для Витгенштейна и внешним, и внутренним. Это ад Первой мировой войны, где он, как доброволец, демонстрирует, ненавидимый своими сослуживцами, самоубийственную храбрость; и это внутренний ад его ненависти к самому себе, упреков в собственной ущербности и мучений от плотского желания. Этот ад прячется за уже процитированным традиционным трансцендентально-философским выводом: «философское я – не человек», равно как и не тело и не душа.

Однако ясно: развиваемая Витгенштейном теория разворачивается не в царстве свободы. Она сама несет на себе следы борьбы, она глубоко пронизана враждебностью к жизни, с которой ей приходится бороться. Сама ее специфическая форма как будто специально приспособлена для этой цели: противостоять жизни. Особенно четко это проявляется в двух дневниковых записях от 2 сентября 1914 года: слева тайнописью, справа открытым текстом: