Мария Бурас - Лингвисты, пришедшие с холода

Этот все обсуждалось на нашем семинаре с Ивановым, и я помню, тогда возник вопрос, а бывает ли партитив от имен собственных. И Петр Саввич Кузнецов – это очень характерно для него – говорит: «Конечно, бывает! Вот помню, я видел сон в молодости. Там мой приятель Сережа лежит на столе, на блюде поданный, держа в зубах петрушку или укроп, как такой заливной поросенок. И кто-то кого-то спрашивает: “Хочешь Сережи?” Вот “Сережи” здесь явно партитив!» Вот так все это происходило тогда.

Да, так вот, Колмогоров говорит: «Падежей в русском языке шесть. А чего шесть? Чего? Непонятно чего. А в немецком четыре. Чего четыре? Вот пусть они…» – и он тут же мне объяснил, что такое падеж. Определение падежа по Колмогорову. Я, по счастью своему, это тут же записал. И опубликовал 92.

Вообще Колмогоров характерен тем, что он очень много своих идей, наблюдений, открытий, я бы даже сказал – он так вскользь упоминает при обсуждении какого-нибудь доклада на семинаре. Вот если удалось кому-то это услышать, а услышав, понять, а поняв, запомнить, а запомнив, записать, а записав, опубликовать, – тогда это остается. А бо́льшая часть, конечно, ни то, ни другое, ни третье – и ушла куда-то вообще и неизвестно где находится.

«Первое занятие семинара состоялось 24 сентября 1956 года, – пишет В.А. Успенский. – Оно было целиком посвящено выступлениям руководителей семинара. Не помню, о чем говорили П.С. Кузнецов и В.В. Иванов, я делал обзор Papers по математической лингвистике Гарвардского университета (точного библиографического описания у меня не сохранилось; помнится, это был довольно увесистый том, но изданный каким-то “домашним” способом вроде ксерокопий с машинописи). Кроме того, участникам были предложены домашние задания на сюжеты, восходящие к А.Н. Колмогорову: найти строгие определения понятиям “ямб” и “падеж”» 93.

«Я не знал тогда, – рассказывает И.И. Ревзин, – что обе проблемы связаны с именем А.Н. Колмогорова. Это имя было наиболее часто и уважительно произносимым на семинаре. Оно и понятно. В.А. Успенский (так же, как и Р.Л. Добрушин) был непосредственным учеником Колмогорова. Вяч. Вс. Иванов лично общался с А.Н. Колмогоровым и часто передавал содержание своих разговоров с ним. Однажды он даже делал доклад о понятии информации по Колмогорову и о его лингвистических последствиях. Колмогоров, лично появившийся гораздо позже, незримо присутствовал на всех наших занятиях и благословлял нас вместе с Нильсом Бором и Романом Якобсоном, о которых мы тоже часто говорили (Вячеслав Всеволодович рассказывал тогда же о его шифтерах [15] Лингвистический термин, введенный Отто Есперсеном и используемый Р.О. Якобсоном в его работе «Шифтеры, глагольные категории и русский глагол. Принципы типологического анализа языков различного строя». ). Я запомнил лишь немногие выступления. Но я ясно помню, как Игорь Мельчук делал доклад о дифференциальных акустических признаках по Якобсону. По-видимому, в важности темы и в возможности ее изложить его убедил Вяч. Вс., ибо Мельчук был (впервые в жизни на моих глазах) явно не в своей тарелке, сбивался под градом вопросов аудитории, уже привыкшей ставить последние точки над “ i” , и кое-как закончил доклад. Замечу, что с тех пор Игорь ни разу не брался за фонетические проблемы (за исключением подсобных для него вопросов типа статуса полугласных в испанском языке) и всегда третировал фонетические штудии с пренебрежением. Тем не менее здесь семинар помог и ему: ясно выбрать линию для дальнейшего.

Помню, как Боря Успенский, тогда (второ- или) третьекурсник, длинный, неуклюжий, красный от волнения, делал вторую часть доклада Владимира Андреевича о теоретико-множественной концепции языка. В этом также сказалась пунктуальность Владимира Андреевича, не хотевшего, чтобы его болезнь изменила запланированный ход семинара».

– Доклад был не вполне самостоятельный, – рассказывает об этом Борис Андреевич Успенский. – Как я сейчас помню, Володя – Владимир Андреевич – представил какой-то доклад по математической сущности языка. Доклад должен был занять два заседания. На первом заседании он был, а закончить он предложил мне. Он сам не смог. Я сейчас точно не помню; думаю, что у него оказались какие-то срочные университетские дела. И я сделал доклад за него. То, что я излагал, – теория моего брата. Это была математическая лингвистика, но конкретнее, теория множеств.

«В другой раз, – продолжает Ревзин, – к доске вышел толстый румяный мальчик очень филологического вида и стал что-то предлагать в дополнение к теоретико-множественной концепции. Говорил он не очень ясно, и я очень удивился, когда Владимир Андреевич сказал: “Ладно, объясни сначала мне. Математик математика всегда поймет скорее”. И после наступившего перерыва и их обоюдного обсуждения у доски Владимир Андреевич объяснил нам всем основы концепции, которая потом получила название “элементарной грамматической категории”. А мальчиком оказался Роланд Львович Добрушин, который и впоследствии в семинаре участвовал очень активно».