Кира Викторова - Пушкин и императрица. Тайная любовь

Об их глубокой внутренней связи свидетельствуют и переработанные стихи 1828 г. «Кто знает край…», вписанные в стихотворение 1830 года:

Итак, светлые, мажорные мысли о «волшебном, любимом крае Эльвины» обернулись для Поэта, по какой-то причине, «отдаленным страданием», «воспоминанием, грызущим сердце в тишине», заставляюпщм стремиться уже к «студеным, северным волнам».

О том, почему произошло это качественное изменение, речь пойдет ниже, а сейчас продолжим разбор так называемого Бакунинского цикла элегий.

Следующим аргументом против отнесения к Бакуниной царскосельских элегий является, как это ни парадоксально, общеизвестность этого увлечения, а Пушкин свидетельствует о муках утаенных:

переводит поэт в стихи VIII главы. «Онегина» прозу лицейского Дневника от 29 ноября 1815 г. Расхождение есть и в чертах портрета «Милой». Судя по акварели П. Соколова (см. «Московскую изобразительную Пушкиниану»), у Бакуниной были карие глаза, а у «Милой» – небесные, то есть голубые:

«В этом очаровательном лице без красок скрывается великий гений», – пишет Ф. Головкин о Елизавете Алексеевне, – «когда-нибудь случай может его внезапно развить… Тогда увидят женщину высшего порядка». В стихотворении «Дубравы, где в тиши свободы…» 1818 г., записанном на одном листе с «Ответом на вызов», говорится о том же утаенном «Гении», подарившем Пушкину «первый звук» безвестной лиры:

То есть речь идет все о Той, «которой очи, Как небо, улыбались мне». («Разговор книгопродавца с поэтом» 1824 г.) Ср. биографию поэта Ленского:

(В опубликованном тексте: «Его цевницы первый стон».) Исследователи не обратили должного внимания и на один эпитет, которым Пушкин завершает элегию «Осеннее утро» (1816):

позволяющий сделать вывод, что «Ее» приезд весной в Царское Село был ежегодным явлением, и поэтому весна была для поэта «сладостной». В известных «Стансах» (1812): «Видали ль вы нежную Розу», первом лицейском стихотворении Пушкина, Роза – Евдокия также своим прибытием в Царское Село олицетворяла для лицейских «Трубадуров» приход весны.

Следует прокомментировать и имя «Евдокия», которым юный поэт, «не устрашаясь освятил» старофранцузскую аллегорию Розы. О добродетели княгини Евдокии, вдовы Дмитрия Донского, слагались легенды еще при жизни. В IV томе «Истории Государства Российского» Карамзин приводит любопытные слова: «Сия княгиня настолько любила добродетель, насколько ненавидела ее личину. Славная красотой, умом и смиренномудрием, Евдокия была ревностной почитательницей художеств [11]».

Идеализация личности княгини Евдокии закончилась после смерти канонизацией ее в «святые Жены» Руси. Александр Казадаев в оде, написанной на день рождения Елизаветы Алексеевны – 13 января 1820 г., прямо сравнивает ее с женой Дмитрия Донского [12].

Не отмечалось в литературе и то обстоятельство, что аллегории лицейского стихотворения Пушкина «Роза» (1815?) целиком заимствованы из державинского стихотворения «К портрету императрицы Елизаветы Алексеевны» (1806):

Сравним образ «Розы-Елены» 1815 г. – «Измен» и увяданье «Татьяны»: «Как Роза без росы живой, Татьяны побледнела младость…».

Дальнейшее развитие темы «Розы», которое можно назвать своеобразным «Романом о Розе», завершено в «Болдинскую осень» стихотворением «Не розу Пафосскую я ныне пою…» – открытием имени лицейской «Розы»: «Но розу блаженную, уже опаленную… Элизы моей» (3, 2, 862) [13].