Что же, выходит, опорочены блестящие результаты Преображенского? Выходит, что сам учёный потерпел фиаско? Ничуть. Он только подтвердил своё право называться «творцом». Более того, если результат первой операции был всё же неожиданным, если человек из собаки появился случайно, то во время второй учёный проявил себя уже как полновластный властелин, и собаку из человека он сделал совершенно сознательно.
Вдумайся, о читатель, в то, что произошло. Филипп Преображенский превратил человека в собаку за то, что человек этот покусился на его житейский комфорт. На вашкомфорт, потому что твоя душа во всё время чтения слита с душой профессора воедино. И превращение человека в собаку, соответственно, происходило при твоём сочувствии и соучастии.
Но читатель и ухом не ведёт. Он высоко ценит звание человека и именно поэтому не намерен этим званием разбрасываться. Шариков – гнусный, пьяный, матерящийся, воняющий дохлыми кошками – звания человека явно не достоин. Не человек это, а «такая мразь, что волосы дыбом встают» – так заявляет сам Преображенский, и любой, кто читал «Собачье сердце», подпишется под этим заявлением. И тогда встаёт вопрос наиважнейший – кого же, собственно, считать человеком? Где в «цепи величайшей от пса до Менделеева-химика» проходит граница, за которой начинаются «высоко стоящие», не говоря уже о «чрезвычайно высоко стоящих»? Кто возьмётся определить эту границу? – Только наука. Тут вся надежда на науку, в лице её лучших, талантливейших представителей. И недаром же Преображенский – «жрец», «властелин», «божество», наконец, «творец», – утверждает:
Человечество… в эволюционном порядке каждый год упорно, выделяя из массы всякой мрази, создаёт десятками выдающихся гениев, украшающих земной шар.
Можно не сомневаться, что «выдающиеся гении» сумеют постоять за себя, отмежеваться от «массы всякой мрази» и указать ей подобающее место. И средства для этого уже изобретены, и качество и количество этих средств всё возрастает.
Тут опять напрашивается вопрос, но уже более скромный – есть ли гарантия, что в такое немаловажное дело, как научное размежевание на «мразь» и «высоко стоящих», не вкрадётся ошибка? Ведь даже у самого Филиппа Филипповича, не имеющего равных ни в Москве, ни в Лондоне, ни в Оксфорде, произошла всё же некоторая осечка.
Однако читатель как нельзя лучше готов к обороне. Во-первых, ему известно, что ошибки гениев способны влиять на мировой прогресс куда заметнее, чем запланированные достижения рядовых учёных. Во-вторых:
«Ф. Ф. как истый учёный признал свою ошибку… От этого его изумительное, потрясающее открытие не становится ничуть меньше». (Дневник Борменталя).
В-третьих, вся свистопляска с Шариковым, бросающая тень на результаты блестящего эксперимента, произошла отнюдь не по вине учёного.
Тогда по чьей же? Кто виноват?
Профессор Преображенский даёт на это ясный и чёткий ответ – виноват Клим Чугунов. А раз Клим, то, стало быть, и его убийца, который нанёс «удар ножом в сердце» не тому, кому нужно. Вот если бы в пивной «Стоп Сигнал» у Преображенской заставы зарезали Спинозу!..
– Филипп Филиппович! А если бы мозг Спинозы?
– Да! – рявкнул Филипп Филиппович. – Да! …Можно привить гипофиз Спинозы или ещё какого-нибудь такого лешего и соорудить из собаки чрезвычайно высоко стоящего, но на какого дьявола?
Да, на какого дьявола? – спросим и мы вслед за Филиппом Филипповичем. Ведь не думаешь же ты, читатель, что, возникни в квартире учёного Спиноза, он не стал бы претендовать на жилую площадь? Да ведь ему сверх Шариковых шестнадцати аршин ещё излишки причитаются, на научную работу. Или ты считаешь, что «высоко стоящий» должен пренебречь тем, что ему положено по праву рождения, и смиренно отправиться на помойку?
Шариков, подученный Швондером, вопит, что он не давал согласия на операцию, что он иск может предъявить. «Высоко стоящий» так глупо себя вести бы не стал. Он скорее потребовал бы признать себя соавтором великого открытия. Сомневаешься, читатель? Зря. Ты ведь не по книжкам знаком с научным миром. Но если ты веришь только книжкам, то открой «Роковые яйца» и прочти, как профессор Персиков приглашал в соавторы своего ассистента Иванова. Знал, что делает, старик. Не в одних только лягушках разбирался, но и в людях тоже. Ведь недаром же Персиков, чуть что не так, сразу же звонит на Лубянку. Вот и Иванов, обидевшись, что не он, а Персиков сделал открытие, вполне мог бы туда позвонить. А уж гениальный Спиноза в два счёта достал бы нужный телефон. Так что Преображенский совершенно прав, категорически отказываясь сооружать Спинозу из собаки. Добра из этого не выйдет.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу