Роман Кацман - Неуловимая реальность. Сто лет русско-израильской литературы (1920–2020)

Объединяясь в группы, высказывания складываются в диссипативные сообщества высказываний. Их генерация и распад и составляют содержание истории того или иного явления. Русско-израильская литература представляет собой такое сообщество высказываний, а не людей или книг, и потому не имеет готовой, заведомо данной идентификации и определенных границ. Это неопределенные, непредсказуемые, нелинейные динамические сообщества, хотя и отнюдь не воображаемые, поскольку имеют вид объективно существующих и постоянно обновляющихся форм поведения систем и их частей – диссипативных структур. В них-то и устраняется противоречие между понятиями «неопределенные» и «сообщества», а также снимается необходимость в эссенциалистских определениях, как, впрочем, и в антиэссенциалистских. Представление о том, что любое явление, чтобы существовать, должно иметь границы, остается в прошлом, в дохаотической научной парадигме. Также и историография может сегодня попытаться следовать хаотической парадигме; при этом она отнюдь не должна превращаться в литературу и риторику или деконструироваться до нигилистической бессмысленности. Напротив, представление ее не в виде нарратива, а в виде диссипативной структуры неопределенного сообщества высказываний должно защитить ее от риска ненаучности или идеологической ангажированности.

Такими высказываниями могут оказаться как целые произведения, так и отдельные фрагменты; журналы и интернет-сайты; произведения словесности и других искусств; инсталляции, акции, философские и публицистические тексты, проекты и организации, клубы и конференции. Но все же именно литературный текст является таким типом высказывания, который ставит своей целью создать вокруг себя как можно более устойчивую или, точнее, способную к рекурсивному воспроизведению диссипативную структуру. Другими словами, литература представляет больший интерес, потому что она в наибольшей мере воплощает суть рождения порядка в сердце хаоса, превращения энтропии в смысл. Поэтому основой метода может быть выявление некоторых «несущих» литературных высказываний, формирующих характер того или иного явления.

Деление творческой – культурной и литературной – сферы на отдельные высказывания имеет и еще одну причину, прагматическую. Оно позволяет не только избежать априорных определений, но и объединить одним научным методом столь различные явления, как роман начала XX века и интернетовский самиздат начала века XXI, книга стихов и стихотворение в Живом Журнале, философский трактат и заметка в блоге. В мои намерения не входит сведение проблематики только к истории идей или, с другой стороны, к истории жанров и форм. Метод должен оставаться таким же динамичным и гибким, как и его объект. И потому под высказыванием я буду понимать и тексты, и их формы, и высказанные в них идеи, и даже контексты их появления, в той степени, в которой они значимы для существования данного сообщества и движения в направлении диссипативной структуры или от нее. Так, например, для большинства русско-израильских авторов характерно, что не все их произведения написаны или опубликованы в Израиле или связаны тематически и культурно с Израилем. С точки зрения диссипативного структурализма это составляет не проблему, а, напротив, методологическую подсказку: деление на высказывания оправдано биографически и прагматически и часто совпадает с делением на периоды творчества или просто с отдельными произведениями и жизненными обстоятельствами, в которых они создавались и публиковались. Следует, однако, не забывать, что эта простота есть только частный случай общей сложности.

Как неоднократно замечали адепты феноменологии и герменевтической философии, работа ученого неотделима от его предубеждений, предпочтений и личных обстоятельств; объективность недостижима, и потому большее, чего может добиться ученый, – это включение субъективного в сам научный метод. В теории истории эта проблема становится полностью неразрешимой, ибо разрушает основание документированности и доказательности. При этом обычно приводится сравнение, довольно сомнительное, с принципом квантовой физики, согласно которому наблюдатель влияет на результат наблюдения. Однако если это не остановило физиков в их поиске научной точности и доказательности, то почему это должно останавливать гуманитариев? Ведь если не существует инструментов мышления, кроме субъекта, то, как бы тавтологически это ни прозвучало, объект его наблюдения и является наблюдаемым объектом. Если в космологии приемлем сильный антропный принцип, то тем более он применим к культуре: наблюдаемый мир таков, каков он есть, потому что только в нем есть человек, который может его наблюдать таковым.