Михаил Голубков - Юрий Поляков - контекст, подтекст, интертекст и другие приключения текста. Ученые (И НЕ ОЧЕНЬ) записки одного семинара

Повторимся, этот роман власти и литературы перешел внезапно во взаимное охлаждение и отчуждение, сменившееся полным взаимным равнодушием…

Об утрате литературоцентризма не писал только ленивый, тем не менее, это факт: литература явно утратила ту роль в русской культуре, которой обладала еще пару десятилетий назад.

Уход политической цензуры тоже характеризует внешние обстоятельства современного литературного развития. Однако уход политической цензуры охарактеризовался появлением более страшной – цензурой рынка. В принципе, писатель мог обойти политическую цензуру, и для того существовало множество возможностей: пустить свое произведение в самиздат, как это сделал, сам того не желая, А.Т. Твардовский, раздавая направо и налево гранки поэмы «По праву памяти»; передать на Запад, как это сделал Б. Пастернак с романом «Доктор Живаго», как это делали А. Синявский и Ю. Даниэль, поплатившиеся, правда, свободой за свои стилистические и эстетические разногласия с Советской властью. В конце концов, можно было эмигрировать и свободно публиковаться в Тамиздате. А вот цензуру рынка практически не обойти: она всесильна и повсеместна, не знает географических и политических границ: ее не обойти. Иными словами, смена цензур, являясь важнейшим обстоятельством современной литературной жизни, не увеличила, а напротив, сузила рамки творческой свободы…

Произошла утрата прежнего статуса писателя, а ведь он был чрезвычайно высок! Слово писателя смогло остановить очередной советский циклопический проект переброски части стока северных рек в Среднюю Азию! Авторитет С.П. Залыгина был авторитетом именно литературным. Увы, ныне писатель из учителя жизни, из «зрячего посоха» превратился в фигуру почти частную, зависимую от премий и от литературной фортуны, от внимания ветреной читательской аудитории, склонной как возносить, так и быстро забывать. Нынешнее положение писателя, когда он не может жить (за редким исключением) писательским трудом, привело к тому, что писательство перестало быть профессией, исчезнув даже из реестра профессий Российской Федерации, о чем не раз писала «Литературная газета».

К обстоятельствам, в которых развивается сегодня литература, можно отнести и резкое, почти катастрофическое сужение читательской аудитории и ее атомизацию – потерю связи между читателями, потерю возможности обсудить книгу и публично сформулировать вынесенные из нее смыслы. Чтение перестало быть престижным занятием, книги не обсуждаются, не влияют на общественные настроения; чтение стало делом приватным и вовсе не обязательным.

В дополнение ко всему издательское дело окончательно превратилось в бизнес, а издатель – в бизнесмена, что, в сущности, совершено естественно для современного состояния литературных дел. В результате литература подчиняется законам бизнеса – так и формируется цензура рынка. Возникает феномен литературного проекта, связанный с созданием раскручиваемых, рекламируемых и раскупаемых серий (без серийности сейчас писателю не прожить!), заключаются кабальные договоры, по которым писатель должен создавать по книге в год, целенаправленно «раскручиваются» те или иные писательские имена, часто вне зависимости от смысловой глубины и художественных достоинств их текстов.

И все же книги выходят, и их много – ежегодно появляется около трехсот новых прозаических книг, принадлежащих как авторам с литературным стажем, так и дебютантов, новичков. Однако из этого потока выхватывается 2–3 имени, часто действительно очень ярких и интересных, чьи произведения прочитываются и получают полноценную читательскую реакцию. Книга становится популярной, издается все новыми и новыми тиражами, и в этом случае цензура рынка преодолена! Мало того, интересы бизнеса и интересы творческой личности, интересы художника, совпадают, и дело даже не в гонораре, который с каждой допечаткой тиража становится все весомее, но в расширяющейся читательской аудитории, для которой работает и на понимание которой рассчитывает любой писатель. В последние годы таким успехом, и совершенно заслуженным, пользовались, например, романы Е. Водолазкина «Лавр» и Гюзели Яхиной «Зулейха открывает глаза».

Заметим, правда, что герой этой книги не столь благодушен по отношению к названным авторам и произведениям, как ее автор. По мнению Ю. Полякова, оба произведения служат не смысловому созиданию, но, напротив, разрушению неких глубинных культурных кодов. Так, например, «Лавр», роман, проникнутый постмодернистским мироощущением, подвергает наши представления о русском средневековье постмодернистской деконструкции, давая возможность герою находить в лесу XV пластиковые бутылки и иронизировать над концом света, который ожидался средневековой Европой в 1492 году. Постмодернистской деконструкции подвергаются краеугольные камни древнерусского взгляда на мир, основные концепты древнего мировидения: монашество, отшельничество, любовь и брак, смерть, юродство… А в романе Яхиной, который встречает далеко не всеобщее одобрение у татарских читателей, Поляков усматривает попытку дискредитации русского мира, попытку возложить на русских всю полноту ответственности за репрессии, за спецпереселения, забывая о принципиальной значимой черте коммунистической идеологии: воинствующем интернационализме. Впрочем, эти сомнения никак не отрицают очевидный успех этих книг.