Коллектив авторов - Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

«Повесть А. Солженицына, порою напоминающая толстовскую художественную силу в изображении народного характера, особенно замечательна тем, что автор целиком сливается со своим главным героем…» (В. Ермилов. «Во имя правды, во имя жизни. По страницам литературных журналов», «Правда», 1962 г.)

«Пришел в литературу новый большой писатель…» (Н. Кружков. «Так было, так не будет», «Огонек», 1962 г.)

«Тема, открытая партией для литературы, ждала своего первого крупного художника, своего, если хотите, героя, ибо мужество, с которым описана жизнь Ивана Денисыча, есть мужество героическое. Тема ждала, и художник явился…» (И. Друцэ. «О мужестве и достоинстве человека», «Дружба народов», 1963 г.)

«Глубокое внимание к нравственному миру людей в условиях самого невыносимого унижения, бесправия и насилия, умение именно здесь увидеть, оценить и полюбить человека и роднит небольшую повесть А. Солженицына с гуманистическими традициями Толстого и Достоевского <���…> Да, истинный художник не знает робости, не бледнеет ни перед какими последствиями. Он верит в человечность и служит ей. Он не ищет дешевой популярности, не замирает перед рукоплесканиями. Он нетерпим к фразе, ему чуждо упрямое, ледяное красноречие, которое в иных книгах заменяет мысль. И он с величайшим благоговением относится к слову, в основе которого лежит совесть. <���…> Таким художником, судя по его первой повести, вступает А. Солженицын в нашу литературу…» (Н. Губко. «Человек побеждает», «Звезда», 1963 г.)

«Так или иначе, но повесть “Один день Ивана Денисовича”, с которой А. Солженицын вошел в литературу, остается для большинства читателей как бы эталоном его деятельности художника <���…> ей не грозит судьба сенсационных однодневок, о которых поспорят и забудут. Нет, чем дальше будет жить эта книга среди читателей, тем резче будет выясняться ее значение в нашей литературе, тем глубже будем мы сознавать, как необходимо было ей появиться. Повести об Иване Денисовиче Шухове суждена долгая жизнь…» (В Лакшин. «Иван Денисович, его друзья и недруги», «Новый мир», 1964 г.)

И так далее, и тому подобное.

И все это началось после публикации одного произведения, той самой «типичной производственной повести». Бывает, конечно, что и одна публикация производит неизгладимое впечатление, причиной чему чувство слова и поэтический язык автора; талант рассказчика, благодаря чему бывает интересно читать о чем угодно; глубина мысли и самобытное художественное ее раскрытие; охват и масштаб изображаемого… Но чем же пленил «Один день…» отечественных книгочеев? Чем, кроме темы? Александр Исаевич и сам понимал это, сказав после отправки Твардовскому рассказов «Матренин двор» и «Случай на станции Кочетовка (Кречетовка)»: «Теперь пусть судят. Та, первая, была, скажем, темой. А это – чистая литература». И действительно, оба рассказа написаны лучше, читать их проще и интереснее, язык, пусть и на любителя, но не кажется искусственно сделанным и вымученным. Но говорить о какой-то исключительности этих рассказов опять же невозможно. Во всяком случае, если бы речь шла о другой стране, о стране с развивающейся литературой, восторги были бы уместны. Но для русской литературы это обычные, нормальные рассказы. «Матренин двор» Л.З. Копелев назвал «образцом того, как не надо писать». Но в ответ на публикацию этих рассказов поднялась новая волна экзальтации.

В книге «Александр Солженицын. Гений первого плевка» В.С. Бушин пишет, что не знали тогда писатели о замыслах этого «гения». Сам Бушин переписывался с Александром Исаевичем и не раз высказывался о нем в печати в то время. Например, в статье «Герой – жизнь – правда» («Подъем», 1963 г.) В.С. Бушин писал: «“Великолепный мастер… новый большой писатель…” – вторили и другие рецензенты, и другие газеты и журналы. Были даже не раз упомянуты имена Толстого и Достоевского. “Неужели все это так?” – недоверчиво думал я, раскрывая журнал, взятый на ночь из библиотеки…Я закрыл его утром (повесть невелика, но читается трудно и медленно) со словами: да, это так». Ну, допустим, В.С. Бушину действительно понравился чудной язык повести, допустим, критик не заметил длиннот. Но как же он прошел мимо антисоветчины? Зачем хвалил?

А ведь читатели уже тогда предупреждали: «Мы никак не можем согласиться с таким “перехваливанием” этой повести, имевшей разовое значение, нашумевшей именно в период увлечения нашей интеллигенции критикой “культа Сталина” <���…> Повесть оживила антисоветские элементы и давала оправдание чуждых нам взглядов».