Мариэтта Чудакова - О «закатном романе» Михаила Булгакова

Не зря он Христа пытается возродить. Но это ничего не меняет. Булгаков еще раз подтвердил свою биографию, он не принял ничего из жизни общества, которое мы создали кровью и потом. А теперь хотим издать рукопись, хотя она абсолютно чужда нормальному восприятию. ‹…› После консультаций наверху – цензор значительно помолчал – принято решение.

Первую книгу романа с определенными изъятиями напечатать в одиннадцатом номере с предисловием и послесловием. Вторая книга вызывает самые серьезные возражения и недоумения, решать, что с ней делать, будете вы. Пока разрешения на публикацию второй части нет, скорей всего, и не будет, над ней можно поработать (подчеркнем – под словом «поработать» подразумевалась вымарывание фрагментов из готовящегося к печати текста. – М. Ч.) , но в двенадцатый номер ее ставить не пытайтесь. Если справиться (то есть вычеркнуть как можно въедливей. – М. Ч.) не удастся, ограничимся публикацией первой книги – незаконченное, прерванное смертью произведение выдающегося писателя. И этот выход предпочтительнее.

‹…› И повторил:

– Нам после консультаций в Центральном Комитете (ЦК КПСС – правящей партии. – М. Ч.) представляется более целесообразным завершить публикацию первой частью».

Самое замечательное здесь, пожалуй, слово «целесообразным».

Вряд ли цензор мог вообразить (или даже помыслить), что через двадцать семь лет в Конституции России появится статья 29, часть 5, которая будет гласить:

«Цензура запрещается».

В итоге в № 11 журнала за 1966 год поместили и предисловие Симонова, и послесловие Вулиса, который впоследствии иронизировал:

Пишешь, например, о романе «Мастер и Маргарита», но читатель первой части остается в недоумении – там никакой Маргариты нет и даже не предвидится…

Автор послесловия не знал об этих секретных (как все, связанное с советской цензурой) переговорах, считая, что дело было в руководстве журнала:

Но редколлегия есть редколлегия, а в редколлегии восторжествовало на первых порах другое мнение.

Только в последний момент, когда одиннадцатый номер журнала ‹…› подписывали в свет (т. е. уже после того, как он прошел цензуру! – М. Ч.) , у редколлегии созрел вывод: «Мастера» надо печатать целиком. В оглавлении появилась ремарка: «Окончание в № 1 за 1967 год» (на самом деле к словам «Книга первая» появилась сноска:

«Вторую книгу романа читайте в январской книжке “Москвы” за 1967 г.». – М. Ч.) . Послесловие переносить было поздно. Так оно и вклинилось в середину публикации.

Не скрою, это необычное его место удивляло.

Но слишком много было гораздо более удивительного в публикации этого сочинения.

В 1960-е годы в газетных киосках нашей страны (тогдашнего Советского Союза) можно было купить не только газеты, но и «толстые» журналы: «Новый мир», «Знамя», «Звезду»… А также и «тонкие» – например, «Здоровье» или «Сельскую молодежь»: там встречались неожиданные литературные публикации, укрытые от цензуры под безобидным для цензорского взгляда «сельским» названием журнала. Тонких «глянцевых» (гламурных) журналов тогда не издавали.

То, что творилось перед этими киосками в ноябре 1966 года, заставляло вспомнить ситуацию, сложившуюся ровно четыре года назад, когда в таком же пасмурном ноябре 1962 года в киосках «Союзпечати» появился № 11 «Нового мира» с повестью никому до тех дней не известного рязанского учителя математики Солженицына.

Теперь, ровно четыре года спустя, люди вновь штурмовали киоски, мгновенно разбирая не имевший до этого никакого спроса (в отличие, скажем, от «Нового мира») журнал «Москва». Там печатался роман Михаила Булгакова с таинственным названием – «Мастер и Маргарита». Одних оно просто завораживало необычным звучанием.

Других же – тех, кого Булгаков назовет в эпилоге своего романа «наиболее развитые и культурные люди», – заставляло вспомнить героя Гете Фауста и его Маргариту (Гретхен).

Первая публикация романа «Мастер и Маргарита».

Москва. 1966. № 11.

Из коллекции Музея М. А. Булгакова

…Теперь уже и не скажешь, чем же мы все были тогда больше всего захвачены.

Почти физическим ощущением летней московской жары, «когда уж, кажется, и сил не было дышать, когда солнце, раскалив Москву, в сухом тумане валилось куда-то за Садовое кольцо», и «знойный воздух сгустился», кажется, не перед одним Берлиозом, а дохнул на любого читателя прямо с журнальных страниц?