Анатолий Вассерман - По следам литераторов. Кое-что за Одессу

В конце 1927-го или начале 1928-го года Ильф и Петров везут рукопись на санках (примета зимы) из редакции домой, указав адрес авторов на случай потери рукописи из оных саней. И очень переживают, возьмутся ли журналы напечатать роман. Но – о чудо (!) – сразу в январе журнал «30 дней» начинает печатать роман, и печатает до июля.

Всё красиво и гладко: посвящение Катаеву имеется на любом из сотен изданий на десятках языков; про портсигар тоже поверим; нюансы только по отличиям журнальной версии и «канонической», то есть первого книжного издания. Комментарии Ю. К. Щеглова (как мы убедились, педантично их прочитав) в основном описывают забытые к нашему времени реалии эпохи. Противоречия канонической версии выявили (на наш взгляд, грамотно и профессионально) только М. П. Одесский и Д. М. Фельдман, когда подготовили комментарии к изданию, впервые давшему читателям знакомство с полным текстом романов. Обнаружились такие замечательные «скелеты в шкафу», что не можем о них не рассказать хоть сверхкратко. Полную же версию исследования [415]предлагаем в качестве «домашнего задания».

Заметим, что у Михаила Павловича Одесского и Давида Марковича Фельдмана – просто гениальные фамилии для исследования творчества Ильфа и Петрова. Кроме всего прочего, наш Приморский бульвар с 1919-го по 1944-й год носил имя анархиста и секретаря Одесского губисполкома Александра [416]Фельдмана, застреленного бандитами в 1919-м году [417].

Как бы то ни было, почтенные доктора филологических (Одесский) и исторических (Фельдман) наук отмечают следующее:

Постепенно издаваемые [418]мемуары Е. Петрова полны очаровательных лирических подробностей для маскировки реально происходивших событий.

Реальные события, не упоминаемые Петровым, таковы:

Петров не мог не быть знаком с Ильфом в Одессе: он не только ходил на вечера «Коллектива поэтов», но и был – до работы в угрозыске – разъездным корреспондентом ОДУКРОСТА [419]. Просто руководил ОДУКРОСТА и познакомил Ильфа с Петровым в Одессе Владимир Иванович Нарбут, репрессированный ещё в 1936-м, уже в заключении осуждённый повторно и расстрелянный в 1938-м. Поэтому в мемуарах Петрова появляется невероятная для журналиста – да ещё и с прекрасной памятью – фраза: «Я не могу вспомнить, как и где мы познакомились с Ильфом. Самый момент знакомства совершенно исчез из моей памяти», причём момент этот перенесён в Москву.

Первая часть романа, как проговаривается Петров, писалась с колоссальным напряжением сил, но «написана вовремя»; иными словами, как сейчас говорят, «dead-line», то есть договор с журналом – причём на конкретный срок – на самом деле был, и переживания «напечатают – не напечатают» придуманы. Подробно анализируя издательский процесс того времени, включавший и цензуру и чисто технические моменты, Одесский и Фельдман показывают: кроме договора, были и личные согласования издания не только с заведующим редакцией Василием Александровичем Раппопортом (Регининым), во «Времени больших ожиданий» Паустовского названным «приятелем всех одесских литераторов», но и с главредом журнала – всё тем же Нарбутом [420].

Нарбут спешил выполнить социальный заказ, связанный с очередным этапом борьбы в высших эшелонах партии. Громили «левый уклон» – мечты Троцкого о мировой революции, его заявления, что разгром коммунистов в Шанхае, начавшийся 1927–04–15, является сигналом к удушению СССР, что НЭП нужно сворачивать, чтобы истребить почву возврата к капитализму, и т. д. и т. п. Поэтому Ильф и Петров пишут роман, где ярко и убедительно показывают, что СССР очень стабилен, даже «бывшие» как-то встроились в систему, и никакая реставрация капитализма невозможна. Трагедия коммунистов в Шанхае – событие печальное, но обсуждается жителями уездного города N [421]наряду с мелкими городскими новостями.

Природно-ироничный стиль одесситов Ильфа и Петрова замечательно подошёл не только для опровержения мифов «левого уклона» в политике, но и для критической оценки различных проявлений действительности [422]. В борьбе с «левой оппозицией» годилось и разрешалось почти всё: высмеивать политические клише и бесконечные «лекции о международном положении», пародировать видных советских деятелей «левого искусства» и даже критиковать «шпиономанию».

Окно возможностей закрывалось настолько быстро (по мере ослабления позиций Троцкого в конце 1927-го – начале 1928-го года), что даже в текст рукописи вносили изменения. Так сверхдолгая линия жизни мадам Грицацуевой уже в рукописи обещала ей дожить не до «мировой революции», а до «Страшного суда», что делает шутку бессмысленной для человека, хоть немного знакомого с канонами христианской веры.