Коллектив авторов - Моя вселенная – Москва». Юрий Поляков - личность, творчество, поэтика

После подобного аванса можно, побронзовев, вступить в жанр литературного повествования, и, очевидно ощущая это, Поляков не спешит ввести читателя в свою солдатскую повесть «Сто дней до приказа», а публикует нечто под названием «Как я был колебателем основ». Жанр этого «нечто» определить невозможно. Клубок, где, не смешиваясь, соединяются воспоминания о времени и людях с исповедальными страницами, и тут же политические взгляды и невесть откуда налетевшие строки о девочке, желавшей понять, во что нужно верить.

Всё захватывающе – не оторваться, пусть даже порой раздражает безапелляционность понятий и лёгкость в разговоре о самом тяжёлом. Но тут как раз весь Поляков.

Не нравится? Не читайте. Не ходите в театры на его пьесы. Вообще забудьте о том, что есть такой.

Так нет же. Магнит Полякова возвращает к себе и не хочет отпускать.

В конце концов, мне есть что читать и перечитывать. Я вообще погружаюсь в четыре Евангелия и каждый раз по-разному познаю глубину их, могу и не могу познать. А ещё с интересом читаю словари и энциклопедии. Зачем мне Поляков?

Однако, необъяснимо вдруг начиная искать точку в процессе, называемом советской литературой, я неизменно открываю наугад подаренный мне Поляковым его пятитомник и застываю под градом невообразимых ассоциаций:

«Бусыгин обрушился на Краснопролетарский райком, как ураган “Джоанн” на курорты атлантического побережья. Знакомясь с аппаратом, он сразу заявил: “Кто не чувствует сил работать в новых условиях, пусть поднимет руку!”»

Готова захлопнуть книгу с этим обыкновенным, вроде бы, абзацем, ни о чём мне не говорящим, но не захлопываю, почему-то зная: не просто так здесь вся эта «обычность».

И верно, далее следует:

«Никто, разумеется, не поднял руки, ибо последним человеком, осознавшим, что не может работать в новых условиях, был отрёкшийся от престола государь император Николай Александрович».

Да, ничего не скажешь, круто завернул. Зашелестел страницами истории. Связал несвязываемое. Соединил несоединимое.

И ведь это всего лишь вырванная из контекста цитата.

Полякову ни к чему критика. Его либо принимают как есть, либо не принимают. Не умрёт он от скромности и, зная свою силу, вспоминает:

«Мудрый Сергей Владимирович Михалков, когда-то давно поддерживая меня в борьбе за публикацию “Ста дней до приказа”, сказал в своей обычной насмешливо-серьёзной манере кому-то из партийного начальства:

– Вы с Поляковым поаккуратнее. Он последний советский писатель».

Вот ты и припечатан, Юрий Михайлович: последний. Точка на времени.

«Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно».

Пословица отлично подходит ко всему твоему творчеству.

Дай тебе Бог.

Как-то поэт Константин Ваншенкин сказал, что его поколение вошло в литературу под стук протезов – многие отвоевавшие ребята в гимнастёрках спешили в аудитории, по истёртым половицам Литинститута, опираясь на костыли. Так было в доблестной юности наших отцов – победителей фашизма. А наше поколение на здоровых ногах вышло из литературы.

Родившиеся в послевоенные годы и окончившие славный институт, дети Победы не удержались в перевёрнутом литературном мире – в мире узаконенного, жёсткого глумления над русским словом. Лишь единицам подготовленных профессионалов, выживающих затем на грани безвестности, кое-как удалось состояться в творчестве – стать писателями, «широко известными в узком кругу».

Это определение принадлежит поэту Олжасу Сулейменову. Он, как секретарь правления СП СССР, успел принять в Союз писателей небольшую группу русских молодых литераторов – авторов двух-трёх первых книг, перед самым развалом державы. И благодаря этому нас, заподозренных в любви к Державе, уничтожать затем было уже немного сложнее. Хотя самим фактом своего существования в литературе мы, конечно же, мешали воцарившемуся вскоре беззаконию – когда повсюду в России величалось ничтожное. И когда последовательной критикой либералов, идеологических киллеров от глобализма, убивалось профессиональное – всё самое талантливое, добротное, искреннее, верное своей ограбленной стране и своему народу, выброшенному на обочину жизни.

«Мы взлетели, нам плёвое дело, а Россия ушла из-под ног». Так писал поэт и прозаик Николай Шипилов о судьбе литераторов, чьё творчество сформировалось в восьмидесятые годы. Он окончил свою жизнь в Белоруссии, отступив из ельцинской Москвы; в столице последней четверти ХХ века издаваться русскому талантливому писателю было уже невозможно. Мерилом литературного мастерства в России надолго стал отрицательный отбор. И если слово «антихрист» понимать как слово «анти-истина», то это его убийственное дыхание сметало у нас, переворачивало с ног на голову оценочную шкалу в любом виде искусства, начиная с 1991-го года.