Дмитрий Быков - Время изоляции, 1951–2000 гг.

Случилось так, что повесть эта приобрела особенную славу благодаря фильму Ильи Фрэза, заслуженного советского детского и подросткового режиссёра, постановщика знаменитой «Первоклассницы» с Наташей Защипиной. Вообще это был классический детский режиссёр, хороший, конечно, но особенных звёзд с неба не хватавший. Но тут потрясающим образом сошлись эти самые звёзды. Никита Михайловский, рано умерший, замечательный актёр – в главной роли. Замечательная Таня Аксюта из Центрального детского театра, которая до этого была известна только ролью Козетты, а после роли Катьки, она же Юлька в повести, сразу стала любимицей всех подростков Советского Союза. Гениальная музыка Алексея Рыбникова. Потрясающий выбор стихов – все подростки отыскивали в сборниках Рабиндраната Тагора это стихотворение, но оно не из сборников, оно из его романа «Последняя поэма». И до сих пор все люди моего поколения, как только заслышат « Ветер ли старое имя развеял, / Нет мне дороги в мой брошенный край. / Если увидеть пытаешься издали, / Не разглядишь меня, / Не разглядишь меня, / Друг мой, прощай» , начинают рыдать в три ручья, потому что эта песня пелась у всех костров, на всех выпускных вечерах. Она была, в общем, гимном нашей юности. Главное же, почему эта вещь являлась такой сенсацией этого небывалого послабления 1979 года, – она повествовала не просто о подростковой любви, но, товарищи, о подростковом сексе, а это был по советским меркам самый крамольный вариант.

Я не буду говорить сейчас много о картине, потому что нашим предметом является литература. Галину Щербакову я знал очень хорошо, и нельзя было её не знать, потому что она, во-первых, была постоянной гостьей множества детских радиопередач, а я работал тогда в детской редакции радиовещания уже с девятого класса. К нам в Совет «Ровесников» она приходила как к себе домой, особенно после повести «Пятнадцатая осень». Кроме того, уже впоследствии, когда я работал в журнале «Огонёк», она была женой Александра Щербакова, первого зама главного редактора. Естественно, я Щербакову знал. И вот мне всегда представлялось совершенно естественным, что эту вещь написала именно она. Щербакова была человек, что называется, тёплый, чрезвычайно гуманный, весёлый, открытый. Она ростовская журналистка с большим, хорошим опытом в журналистике, сочиняла подростковые повести. Казалось бы, она органически вписывается в тот же ряд, что и, например, Виктория Токарева – в такую хорошую, крепкую женскую прозу. Чем она отличалась, так это своим удивительным мягкосердечием, удивительной любовью к персонажам. Поэтому персонажи у неё выходили плохие ли, хорошие, но всегда живые. И вот эти Роман и Юлька, которые так просто проецируются на Ромео и Джульетту, происходящие, что называется, « из чресл враждебных, под звездой злосчастной », из двух новых враждующих родов, – эти Роман и Юлька стали ближайшими товарищами всего тогдашнего читающего подросткового сообщества.

Ещё раз повторю, что в повести «Вам и не снилось» нет никаких литературных сенсаций, кроме двух вещей. Во-первых, между героями случается любовь, причём любовь физическая, достаточно для десятого класса ещё несвоевременная. Помните, когда Роман приходит к родителям и говорит: « Мы с Юлей любим друг друга… Сегодня мы дали друг другу все возможные доказательства », или эту упоительную сцену, когда они, вылезшие из постели, прямо руками едят шпроты из холодильника, а потом возвращаются в постель? – совершенно обворожительные вещи. И ещё бесконечно трогательная сцена, когда Юлька, засыпая, думает: « говорят, это получается неожиданно, от безумия, сразу, а у меня это запланировано, как в пятилетке », а на следующий день, ожидая Романа, она трёт под душем свой плоский, втянутый – совсем не женский – живот. Это в некотором смысле чудовищно наивная вещь, а с другой стороны, что в ней было привлекательно и трогательно, так это её совершенно интимная, почти материнская интонация, с которой она была написана.

Тут надо сделать некоторое отступление о подростковой литературе 70-х годов. Видите ли, мне тогдашнему это не очень нравилось. Наверно, в силу моего некоторого инфантилизма. Я был книжный мальчик, и меня гораздо больше интересовала учёба, нежели девушки. У меня настоящая любовь началась лет в шестнадцать, а до этого, когда появилась «Вам и не снилось», мне было 11 лет, но я тем не менее уже тогда понимал, что отличие подростковой прозы 70-х, скажем, от литературы более ранних десятилетий в том, что о детях стали писать как о взрослых. Скажу больше: детская литература сделалась до некоторой степени пристанищем взрослых литераторов, которые по разным причинам не могли реализоваться во взрослой. Их туда не пускали просто. Так случилось с Юрием Ковалём. Так случилось с Галиной Демыкиной. Оба они имели отношение к авторской песне, кстати говоря. Это была форма существования многих фантастов, которые сочиняли детское, как Мирер, например, потому что не могли напечатать своё взрослое. И вот тогда, примерно в то же время, появляется, скажем, очень занятная повесть Ивана Зюзюкина «Из-за девчонки», где четырнадцати-пятнадцатилетние подростки испытывают абсолютно взрослые страсти, в том числе страсти абсолютно эротической природы. Там главный герой этой повести, такой рыжий нонконформист, чувствовал и думал абсолютно как советский диссидент. И девочка эта, Галя, я замечательно её помню, с длинной шеей и карими глазами, в которую он был влюблён, тоже вела себя как абсолютно взрослая женщина. Это не потому что эти подростки рано взрослели, не потому, что они были одержимы акселерацией, а потому, что серьёзная литература вынуждена была мимикрировать под детскую, она вынуждена была пойти в сферу подростковую. Надо сказать, что там она достигала достаточно серьёзного уровня. Почитайте то, что в 1978–1979 годах писал, например, Крапивин. Вспомните «Ковёр-самолет», или «Журавлёнка и молнии», или хотя бы трилогию о Серёже, о мальчике со станции Роса. Это всё очень серьёзная проза, которая ставит великие вопросы. То, что литература вынуждена была обратиться к детям, – это именно следствие её полной зажатости на абсолютно всех уровнях. Мы через две-три лекции будем говорить о дебютном сборнике Веллера, который, как бомба, взорвался в конце 1982 года. Ведь Веллер совершенно правильно говорит, что более безнадёжного, более беспросветного времени, чем конец 70-х, наверно, при советской власти не было. Это было абсолютное болотное зловоние. И тем не менее именно в это время при бессмертном, казалось, генсеке Брежневе русская литература вдруг расцвела в тех сферах, в которые цензура не имела такого полного доступа – в фантастике и в детской литературе.