Борис Акунин - Как написать Хороший текст. Главные лекции [litres]

Мне кажется, что лучше всего этот путь трансформации от мгновенного прототипического озарения к литературному образу описан самим Буниным в его серии малых эссе «Как я работаю». Теперь посмотрим текст рассказа: «В самый крест вделан довольно большой выпуклый фарфоровый медальон, а в медальоне – фотографический портрет гимназистки», – первое отступление от прототипа: русская гимназистка в соответственной форме – воротнички, крылышки фартука (чего, разумеется, не могло быть на итальянском портрете) – «с радостными, поразительно живыми глазами. Это Оля Мещерская». Второе и очень важное для нас отступление – девочке дается новое имя.С этого момента прототип шаг за шагом оживает, в действие вступает фантазия автора: «Девочкой она ничем не выделялась в толпе коричневых гимназических платьиц. Что можно было сказать о ней, кроме того, что она из числа хорошеньких, богатых и счастливых девочек. Она способна, но шаловлива и очень беспечна». Это все еще промежуточная фаза: автор держит в памяти подлинный портрет человека и рассуждает как физиогномист – какие качества могли бы быть органичны для этого человека? И, наконец, идет абсолютный отрыв от прототипа: «Затем она стала расцветать, развиваться не по дням, а по часам. В четырнадцать лет у нее при тонкой талии и стройных ножках уже хорошо обрисовывались груди и все те формы, очарование которых еще никогда не выразило человеческое слово». Это стадия полного освобождения от первоначальной картинки – образ закончен, он сделан.

Я уже говорила, что этот пример самый простой для разбора, поскольку работа над рассказом была проведена Буниным на одном – легком – дыхании. И после такого примера нам хочется полагать, что авторы работают именно так: замечают прототип, придумывают соответствующее ему окружение, подстраивают под него комфортный сюжет, и прочая, и прочая. Но так бывает далеко не всегда, в доказательство чему приведу другой пример:

Достоевский.Чаще всего ему не были нужны прототипы, в особенности прототипы центральных персонажей, для импульса к большой работе. Достоевский, в противоположность Тургеневу, о котором мы, конечно, тоже скажем несколько слов, никогда не полагал первоосновой своего замысла живое, подлинное лицо. Сложение характера, выведение характера – вот что было для него самым важным и интересным в процессе писания. Под выведением характера подразумевается работа над вымышленным героем, причем очень системная работа, поскольку автор знает, что вымышленный характер прилагается к самым разным обстоятельствам или картинам. Дальнейшие мои выводы частично базируются на работах достоевиста Игоря Волгина.

В черновых записях к «Идиоту» от 14 сентября 1867 года один из первых эпизодов романа выглядит так: «Первичная фабула представляет собой кошмарную семейную драму». Все мы знаем, что Достоевский – великий мастер драмы, коллективного ужаса, ссоры, конфликта и прочего. Семейная драма, как и любая другая, задумывается Достоевским как система – с центральным предметом, с ее фабульным развитием и соответствующими деталями, необходимыми для развития именно этой сцены. Но на первых порах герои в ней довольно схематичны и условны, как рисунки маленьких детей: ручки, ножки, голова. И только потом, постепенно, на эти условные палочки наращивается «литературное мясо».

В начале своей работы Достоевский пишет о центральной основополагающей черте в характере главного героя: «Прослыл идиотом от матери, ненавидящей его. Кормит семейство, а считается, что ничего не делает. У него падучая и нервные припадки». Как вы можете видеть, у этого героя нет почти ничего общего с так хорошо знакомым нам Львом Николаевичем Мышкиным, если не считать прозвища «идиот» и падучей болезни, которая, по мнению Достоевского, непременно должна была присутствовать. К слову, падучей страдал и сам Достоевский.

Итак, этот еще никак не названный персонаж, без биографии, внешности, положения и круга знакомств, хоть и фрагментарно, но становится двойником самого автора. «Незаслуженно презираемый человек» – эта мысль еще чересчур туманно предваряет будущего Мышкина; что касается внешности князя, то ее Достоевский напишет в самую последнюю очередь.

На этом этапе нашего разговора было бы логично перейти сразу к Льву Николаевичу Толстому, поскольку ассоциативная связь между этими двумя авторами совершенно неразрывна – чай-кофе, кошка-собака, Толстой-Достоевский. Однако мы этого не сделаем, а скажем несколько слов о Тургеневе, поскольку именно он стал прототипом писателя Кармазинова в романе «Бесы» – такого свеженького, бодренького старичка, аккуратного и отвратительного. Глубокая неприязнь Достоевского к Тургеневу ни для кого не секрет, и неприязнь эта как будто бы стекает с лица Кармазинова, в устах которого даже название города Карлсруэ звучит довольно двусмысленно и противно, чего, собственно, и добивался автор.