Андрей Бабиков - Прочтение Набокова. Изыскания и материалы

Изношенные части прошлого. – Рассуждая о природе времени, Ван Вин (в четвертой части «Ады») приходит к мнению, что связная последовательность событий, которую мы приписываем нашему прошлому, на самом деле – фикция сознания, пропускающего и переставляющего звенья по сложной и прихотливой логике нарратива (события объединяются ведущей темой). Ван Вин иллюстрирует свою мысль следующим занятным примером:

Так, например, три мои прощальные лекции – публичные лекции перед большой аудиторией – о Времени г-на Бергсона, прочитанные в одном знаменитом университете несколько месяцев тому назад, сохранились у меня в памяти в терминах красок (сизая, лиловая, рыжевато-серая). Совсем не так ясно я помню шестидневные промежутки между сизой и лиловой и между лиловой и серой, и я даже, пожалуй, мог бы совершенно стереть их из памяти. Но все относящееся к самому чтению лекций я вижу необыкновенно отчетливо. Я слегка опоздал на первую (посвященную Прошлому) и с не лишенным удовольствия трепетом, как если бы явился на собственные похороны, озирал, подходя, ослепительно горящие окна Каунтерстоун-Холла и маленькую фигуру японского студента, тоже опоздавшего, который обогнал меня с диким топотом и пропал за дверью задолго до того, как я достиг округлых ступеней парадной лестницы. На второй лекции, о Настоящем, во время тех пяти секунд тишины и «внутреннего вслушивания», предложенных мною публике в качестве предваряющей иллюстрации положения, к которому я (или, вернее, моя говорящая драгоценность в жилетном кармане) собирался приступить, чтобы пояснить истинное восприятие времени, зал наполнился гиппопотамьим храпом светло-русого бородача, и, разумеется, мой эксперимент был провален. На третьей и последней лекции, о Будущем («Фальшивое Время»), превосходно проработав несколько минут, мой сокровенный транслятор парализовал какой-то неведомый технический недуг, и я симулировал сердечный припадок, и был навсегда унесен (во всяком случае, применительно к лекционной серии) на носилках в ночь, предпочтя такой исход судорожным попыткам разложить по порядку пачку спутанных заметок и разобрать бледные карандашные каракули – кошмар всех тех ораторов, которые не умеют выступать «без бумажки» (объясненный д-ром Фройдом из Зигни-Мондьё-Мондьё полученной в детстве травмой после прочтения любовных писем прелюбодействующих родителей). Привожу эти курьезные, но колоритные подробности, чтобы показать, что отбираемые для анализа события должны быть не только яркими, не только должны располагаться в определенном порядке (три лекции, по одной в неделю), но еще должны быть взаимосвязаны ведущей темой (лекторские невзгоды) [1264].

Три или четыре жены. – Наш повествователь, как и исследователи романа, уделил много места изложению отношений со своими женами, своим семейным удачам и провалам; однако уже начальное предложение «Арлекинов» намекает на условность этих фигур. Иначе как объяснить странную небрежность автора, не потрудившегося указать точное число своих жен (Ты в конце книги принимает предложение В. В. и, следовательно, становится его четвертой женой)? Неверная Айрис и холодная Аннетта погибают, легкомысленная Луиза оставляет В. В. ради «графского сынка» (неслучайное указание, поскольку сам В. В., как и убийца Айрис Владимир Благидзе, мог быть сыном графа Старова), и только безымянная Ты, ровесница его дочери Беллы, обещает дважды вдовому герою если не долгую, то счастливую жизнь. Знакомство с каждой новой будущей женой, признание героя тем или иным способом в своем умственном дефекте, предваряющее предложение руки и сердца, женитьба и потеря жены служат канвой романа, сводящейся к простой схеме. Но что, если это не так, что, если в слоистом временном потоке (или, вернее, заводи) романа жена была только одна с самого начала, только Ты, претерпевшая четыре стадии метаморфозы? Тогда небрежность повествователя, не могущего сказать, сколько именно раз он был женат, оказывается или следствием смутной догадки В. В. в несущественности точного числа, или авторской подсказкой читателю, которому надлежит знать, что, в отличие от своего героя, он был знатоком бабочек. Герою, полагающему, что озимая совка – это птица, невдомек, что сами имена трех его жен взяты по таксономическим названиям бабочек: Айрис – нимфалида Apatura iris (русское название – переливница ивовая или радужница большая ивовая), Аннетта – Lycaena annetta из семейства голубянок (в 1943 году Набоков составил подробное описание этой бабочки [1265]), Луиза – Stichophthalma louise из семейства нимфалид. На взаимосвязь жен повествователя с бабочками указывает и ящичек на стене ресторана «Paon d’Or», в котором были выставлены четыре бабочки-морфиды, и первое же, сказанное по-русски, слово Ты о пролетевшей бабочке в сцене ее знакомства с В. В. – «метаморфоза». Изящное решение, к которому нас подводит автор и которое мы можем теперь очень осторожно предложить, заключается в том, что «три или четыре жены» В. В. соотнесены с четырьмя стадиями развития бабочки (яйцо, личинка, куколка, имаго) и таким образом представляют собой (может быть, в том ином мире, который так мучительно грезился нашему повествователю) изначальную одну-единственную Ты, воплощающую всю полноту любви и счастья [1266].