Дмитрий Быков - Советская литература - мифы и соблазны [litres]

Сейчас все кому не лень вспоминают при этом Кису Воробьянинова из «Двенадцати стульев» Ильфа и Петрова. Но история эта восходит к известной хохме Куприна, про которую все петербургские газетчики знали очень хорошо и которую рассказал Чуковский в своем очерке «Куприн». В петербургском кабаке Куприн встретил смотрителя одесской тюрьмы, черносотенца и погромщика, который «приехал в столицу жениться, но смущается своей сединой. Тут-то Куприн и предложил ему чудотворное “голландское” средство для окраски волос и по-своему расправился с ним», выкрасив зеленой масляной краской.

Так вот, главная тема «Собачьего сердца» – искусственное, грязное, грубое омоложение. В результате революции, которая задумывалась как глобальный и прежде всего антропологический переворот, произошло всего лишь омоложение старой империи, которая приволакивает ногу, которая тонет в собственной бюрократии и у которой разруха в головах, но никакого нового человека не появилось. И Советская Россия по Булгакову – это старая Россия, которая, посидев на приеме у Преображенского, преобразилась в этакого кадавра, в странное существо с зеленой головой и искусственным румянцем и со страшно возросшей половой потребностью. Потому что некоторая сексуальная революция в то время в России уж точно произошла. Осуществилась теория стакана воды, которую отстаивает Коллонтай, произошли тройственные семьи, произошли разводы массы ответственных работников, к услугам которых огромное количество женского тела. Помните, как Шарик говорит: «Я теперь председатель, и сколько ни накраду – все, все на женское тело, на раковые шейки, на Абрау-Дюрсо!»

Со вторым литературным источником дело обстоит сложнее.

Одна из главных тем, из главных сюжетных схем двадцатого века, использованная в романе Робера Мерля «Разумное животное» (1967), – новая ступень эволюции, превращение животного в человека. Это и одна из главных метафор социального развития двадцатого века. Как всегда, первым успел Герберт Уэллс, и влияние его текстов на русскую прозу несомненно. Влияет «Человек-невидимка» (1897), в огромной степени «Война миров» (1897) – Стругацкие говорили, что во время блокадной зимы, когда они видели блокадный пустеющий город, им вспоминалась «Война миров», страшный Лондон, предсказанный Уэллсом. Колоссально влияние уэллсовского рассказа «Дверь в стене» (1911), который все искатели потерянного рая, мечтающие попасть в другое измерение, обязательно так или иначе скрытно цитируют. Колоссально влияние «Машины времени» (1895) с ее великим предсказанием о том, что история человечества, эволюция человечества пойдет по двум веткам, и человечество разделится на элоев и морлоков. И конечно, самый страшный, самый талантливый роман Уэллса «Остров доктора Моро» (1896) дает начало огромной ветке не только русских, но и европейских фантастических опусов.

В романе нашего советского Уэллса, молодого фантаста Александра Беляева, который работает в это же самое время, есть свой профессор Преображенский, только его зовут доктор Сальватор. Символика этого имени тоже религиозная, тоже христианская: Сальватор в переводе с испанского и португальского – «спаситель». «Человек-амфибия» (1927) – роман, который абсолютно недвусмыслен в своем социальном измерении. Здесь тоже есть социальный прогноз, здесь тоже есть идея преображения спасительного: Ихтиандр становится заложником чужих хищнических инстинктов, ему приходится уплыть в бесконечный океан и больше никогда не возвращаться. И все мы помним великолепный финал, когда старый индеец стоит на берегу бушующего моря и кричит: «„Ихтиандр! Ихтиандр! Сын мой!“ Но море хранит свою тайну».

Помимо «Человека-амфибии», в русской литературе появляются как минимум два текста, которые заставляют серьезно вспомнить «Остров доктора Моро». И это, кстати, пример, как фантастическое, спинномозговое чутье советской системы при отсутствии мозга приводит ее к абсолютно верным выводам.

В декабрьском номере журнале «Мурзилка» 1945 года был опубликован абсолютно невинный, никакой сенсации не сделавший рассказ Михаила Зощенко «Приключения обезьяны». Потом его перепечатали в юмористическом отделе журнала «Звезда». И вот тогда-то он обратил на себя внимание и послужил основой для легендарного ждановского постановления. Постановление, конечно, было бы принято все равно, да и Зощенко повестью «Перед восходом солнца» уже нарыл над собою курган такой, что вторую часть этой вещи напечатали только в 1972 году, и то под названием «Повесть о разуме». Но настоящий удар по Зощенко пришелся после рассказа «Приключения обезьяны», который был назван омерзительной пошлостью, плевком в лицо советского человека. Ведь что там написано? Что советский человек хуже обезьяны. Обезьяна, сбежавшая из зоопарка, смотрит на людей и понимает, что в зоопарке и порядки более приличные, и звери более доброжелательны. И поэтому она с радостью возвращается в клетку. Так что, если вдуматься, Зощенко отобразил главный макросюжет двадцатого века: животное попробовало стать человеком и поняло, что животным – лучше.