Дэвид Беллос - Что за рыбка в вашем ухе? [Удивительные приключения перевода]

В Индии, которая далека от стандартных западноевропейских представлений о переводе, истории, мифы, легенды и религиозные тексты тысячелетиями кочевали с одного языка на другой под видом адаптации или пересказа источника. На Западе поэты часто использовали источник как опору для нового произведения на том же или другом языке. Стихи Раймона Кено, написанные для песни Si tu t’imagines, fillette, fillette [160] Если ты думаешь, девочка, девочка ( фр. ). , которую исполняла Жюльетт Греко, основаны на стихотворении Пьера де Ронсара и могут рассматриваться как перевод с французского на французский, точно так же как Imitations [161] Подражания ( англ. ). Роберта Лоуэлла, откровенно построенные на иностранных стихах, могут считаться переводами, не переставая при этом быть совершенно новыми произведениями.

Вопрос о том, перевел ли Кено стихи Ронсара или сделал с ними что-то иное, — это вопрос о значении слов, а именно о значении слова translation. И этот вопрос может завести нас в причудливые исторические, лингвистические и культурные закоулки. Например, во времена Средневековья так называли перенос мощей святого из одного храма в другой (русское слово «перевод» сохраняет тот же смысл). В океане translation wave — это волна, передающая движение вперед, а в праве translation — это переход собственности. Для слова translation можно найти уйму увлекательных контекстов: движение тележки подъемного крана (по-французски translation latérale ), перенос с земли на небеса ( the translation of Enoch — вознесение Еноха) и так далее. Известный лингвист Роман Якобсон пытался рассортировать эти значения, разделив их на три категории. Он отличал translation между различными знаковыми системами (интерсемиотический перевод, или трансмутацию) от translation между различными состояниями одного языка (внутриязыковой перевод), а то и другое от истинного перевода — перевода с языка на язык. Попытка Якобсона навести порядок привела, наоборот, к полной неразберихе, которую мы устраним к концу этой книги.

Многие виды культурной деятельности вписываются в общую схему, которую, как и перевод, можно описать как состояния «до» и «после». Вязание, приготовление пищи, производство автомобилей — это процессы, которые начинаются с некоего исходного сырья (клубка шерсти, продуктов или автомобильных частей) и заканчиваются чем-то совершенно иным (свитером, кулинарным изделием или автомобилем). Английский достаточно гибок и позволяет нам сказать, не опасаясь всерьез непонимания, что наш партнер «перевел» несколько десятков сухих макаронин в тарелку спагетти — или что, надев смокинг, я превратился во франта, однако носителям английского хватает ума понимать, что все это не имеет отношения к собственно переводу.

Вот и деятельность драматурга по превращению повествования в спектакль имеет не большее отношение к переводу, чем вязание. Предложение Якобсона рассматривать перенос из одной знаковой системы в другую как разновидность перевода представляется мне нелепицей; я просто не понимаю, как ему это вообще пришло в голову. Но за последние десятилетия многочисленные читатели купились на его предложение и считают театральные постановки и экранизации романов и других произведений переводами.

Создание кинофильма требует разнообразных навыков и ресурсов, которые не имеют никакого отношения к тому, что делают и что используют переводчики. Назвать фильм Дэвида Лина Doctor Zhivago переводом романа Пастернака «Доктор Живаго» значит не только игнорировать специфику киноискусства, но и размывать смысл слова перевод настолько, что оно охватит все виды трансформаций. Включая вязание.

Популярность идеи, что все является переводом, несомненно отражает античную традицию мышления, а точнее — античную традицию мышления о мышлении. Даже древним грекам было очевидно, что если слова появились как названия предметов, то многочисленные слова, не обозначающие предметы реального мира, должны быть названиями умственных состояний. Назовем их идеями. На самом деле даже если вести речь о предметах, которые можно увидеть, слово обозначает не каждый из них, а лишь тот, который позволяет представлять все их воплощениями идеи. Так, «дерево» — это не название этого дуба или вон той осины, это обозначение идеи дерева — мысленное представление «деревистости», позволяющее опознавать реальные деревья. При таком подходе все лингвистические выражения — это внешние формы мыслей. Когда мы разговариваем друг с другом, мы передаем мысленные образы путем их перевода. Вот так: