Елена Гушанская: За честь культуры фехтовальщик

По отъезде ветеринара время в рассказе приобретает иное качество – мифологическую протяженность. Прошло не более трех-четырех, в крайнем случае пяти, лет с тех пор, как Душечка с мужем молились о прибавлении семейства. Уже тогда малыш ветеринара был «мальчишечкой», который «небось все понимает».

Но изменения, произошедшие за эти годы, отражают не смену лет, а смену эпох. «Город мало-помалу расширялся во все стороны; Цыганскую слободку уже называли улицей, и там, где были сад „Тиволи“ и лесные склады (они находились в одной точке душечкиного пространства! – Е. Г.), выросли уже дома, и образовался ряд переулков». «Дом у Оленьки потемнел, крыша заржавела, сарай покосился…» – на все это нужен не один десяток лет. В доме появились сугубо литературные, мифические персонажи – кошка Брыска, забредшая прямиком от старосветских помещиков, и кухарка Мавра из «Домика в Коломне».

Оба мужа Душечки – яркие личности, сочные типы. А вот ветеринарный врач Владимир Платоныч Смирнин – никакой… У него нет ни внешности, ни примет, ни характерных черт, ни характерологических подробностей: «молодой человек» – в начале, «седой в штатском платье» – в конце. Притом что жена ветеринара выписана ярко и наделена внешностью, типичной для определенного рода чеховских героинь: «худая некрасивая дама с короткими волосами и капризным выражением» – так и хочется добавить знаменитое «Жан, твою птичку укачало» или «Димитрий, тебе не идет роль фата».

Ветеринар не имеет ни цвета, ни веса, ни объема, он – функция рока. И как типичный «даритель» он появляется внезапно и немотивированно. Он невидим, как чудовище из «Аленького цветочка». И самое удивительное, что он действительно – «невидим».

Когда ветеринар во второй раз поселился у Душечки и занял весь дом (она с мальчиком перебрались во флигель), его все равно не оказалось в пространстве Душечки. По вечерам ветеринар возвращается из клуба, барабаня в калитку, и каждый раз (!) «Оленька просыпается и не дышит от страха; сердце у нее сильно бьется. Проходит полминуты, и опять стук. „Это телеграмма из Харькова“, – думает она, начиная дрожать всем телом. – „Мать требует Сашу к себе в Харьков… О, господи!“ Она в отчаянии; у нее холодеют голова, ноги, руки, и кажется, что несчастнее ее нет человека во всем свете. Но проходит еще минута, слышатся голоса: это ветеринар вернулся домой из клуба. „Ну, слава богу“, – думает она». Все глаголы здесь несовершенного вида, т. е. многократного действия. О существовании в доме кого-то другого, кроме Сашеньки, она просто не подозревает.

Телеграмма из Харькова рифмуется с первой телеграммой о смерти Кукина, жутким образом соединившей «хохот» и «похороны», и, кстати, тоже имеет дополнительный смысл: Харьков – одно из знаковых «мертвых» мест чеховского художественного мира («Чайка», «Скучная история»).

Жизнь Сашеньки и Душечки протекает в точном соответствии с представлением Оленьки об абсолютном счастье – они все делают вместе. Оленька будит мальчика, кормит завтраком, провожает в гимназию: «За ним бесшумно идет Оленька: „Сашенька-а!“ – окликает она. Он оглядывается, а она сует ему в руку финик или карамельку. <���…>…и смотрит ему вслед, не мигая, пока он не скрывается в подъезде гимназии. <���…> В третьем часу вместе обедают, вечером вместе готовят уроки и плачут».

Кажется, Цветаева в «Повести о Сонечке» ввела в отечественный обиход французскую поговорку, с галльской легкостью описывающую неизбежное человеческое одиночество: «Спать ли вместе, смеяться ли вместе – плакать всегда в одиночку». Душечка и Сашенька плачут вместе.

Истины, которые Душечка перенимает от мальчика Сашеньки, – самые незыблемые, самые истинные истины в мире: «Островом называется часть суши, со всех сторон окруженная водой». Пусть это трюизм, но его смысл неизменен и вечен, обращен ко всем без исключения. И учиться с каждым годом все труднее: «басню наизусть, да латинский перевод, да задачу» – всегда непосильное задание для ученика. Эта истина может соперничать только с утверждением в одном древнем папирусе: «Жизнь теперь уже не та, которая была прежде. Дети не слушаются родителей, и каждый хочет писать книги».

Душечка стала безгрешной матерью, она выполнила свое жизненное предназначение. А в житейском плане она стала соответствовать своей фамилии, которая была заявлена Чеховым еще в первой фразе рассказа, – «Племянникова». «Оленька – дочь отставного коллежского асессора Племянникова, сидела у себя во дворе на крылечке, задумавшись» [С. X, 102].