Призвание писателя – быть чем-то вроде блюдца на спиритическом сеансе: крутиться в центре стола и составлять из букв тексты. Писатель должен уметь конвертировать бытие в слово. Писательство – это, по сути, называние. Присвоение слов тому, что волновало, но оставалось безымянным – будь то соленая хрупкость кожи после пляжа или проветривание (морозное марево в форточке) больничной палаты. Первым писателем был Адам, которому Господь дал право наименовать окружавших его животных. Давая животным имена, Адам перевел их из единичного в общее – и сделал достоянием всех. Дело писателя – ловить музыку сфер и переводить ее в ноты. Быть, если угодно, «лучшим акыном степи»: петь о том, что видит. Что, подчеркну, видят и все там живущие. А поет – только он, потому что он способен превращать степь в текст.
Анатолий Гаврилов. Еще остались слова…
Родился я в Мариуполе в 1946 году.
Отец и мать работали на заводе «Азовсталь».
Послевоенная жизнь – бедность, нищета, восстановление города из руин, бандитизм, прочее.
Радость – речка, друзья, книги, кино, прочее.
В школе учеба и поведение – то хорошо, то плохо.
Первые литературные опыты.
После школы поступил на завод, откуда был уволен за прогулы.
Армия, ракетные войска.
Служил то хорошо, то плохо.
Продолжение литературных опытов.
Демобилизация – это радость освобождения и тревога, что делать дальше.
Некоторое время работал на заводе, а потом завербовался в Якутию, где работал на стройке, но быстро вернулся домой.
И снова – что делать дальше.
Устроился на железную дорогу сцепщиком вагонов.
На работе сцеплял вагоны, дома – слова.
Женился, поступил в Литературный институт на заочное обучение.
Получил диплом.
Продолжал сцеплять слова и вагоны.
Мариуполь надоел.
Уехал во Владимир.
Устроился на химзавод аппаратчиком по отжиму и сушке хлопка.
На работе – отжим и сушка хлопка.
Дома – отжим и сушка слов.
Устроился на почту разносить телеграммы.
На работе разносишь телеграммы, дома пишешь рассказы в телеграфном стиле.
Появились первые публикации – журналы «Юность», «Енисей», «Волга», «Октябрь», «Знамя», «Новый мир».
Появились первые книги.
Появились переводы на иностранные языки.
Появились литературные премии.
Жизнь продолжается.
Еще остались слова, чтобы рассказать про жизнь, которая продолжается.
Михаил Гиголашвили. Одиночество – молчание – музыка
Я родился в 1954 году в Тбилиси (Грузия), в семье филологов-русистов: отец, Георгий Михайлович, профессор Тбилисского университета, всю жизнь преподавал русскую литературу. Мама, доктор русской филологии, Светлана Станиславовна Кошут – из рода народного героя Венгрии Лайоша Кошута (чей брат Эдуард, прадед моей мамы, попал на Кавказ). В семье мамы говорили на русском языке. И в нашей семье тоже традиционно говорили по-русски. Раньше традиции русского языка в Грузии были очень сильны, ещё с царских времён практически все образованные и интеллигентные слои тбилисского общества владели обоими языками, часто одинаково хорошо, многие были просто полными билингвалами.
Вторым моим языком был грузинский – язык большой красоты, лексической гибкости, фонетической силы, экспрессии и энергии. Стихи и песни на этом языке звучат чарующе и завораживающе. И мне очень жаль, что моего грузинского языка недостаточно, чтобы писать на нём.
С детства я также учил третий язык – немецкий. В Тбилиси моего детства были развита система частных немецких садов, где немки (из числа кавказских немцев) собирали и вели группы детей, не разрешая ни слова говорить на других языках и устраивая всё «на немецкий лад», начиная от манеры общаться и кончая празднованием Рождества или Пасхи. Я посещал такой немецкий детский сад. К тому же у нас дома в Тбилиси собрана огромная библиотека, где, помимо русской классики, есть практически вся западная литература в переводах. Таким образом, контакты с европейской культурой у меня происходили уже с детства.
Так я рос под благодатной сенью двух культур: грузинской (городской тбилисской) и русской, причём русская литература была без преувеличения самым почитаемым предметом в нашем доме – и отец и мама занимались ею, обсуждали, спорили, читали вслух. Термин «городская тбилисская культура» я применяю потому, что старый Тбилиси имел свою ауру, субкультуру, которая вырабатывалась веками и была основана на толерантности и взаимоуважении всех проживавших в этом, не менее вечном, чем Рим, городе. «Тбилисец» – это очень конкретное понятие, вмещающее в себя много разных составных частей, в числе первых – это гостеприимство, веро- и просто терпимость, душевность, хлебосольность, бесконечный юмор, оценка человека по его сути, а не по рангам, стремление понять душу другого, приоритет поэзии и художественного слова над всеми другими проявлениями жизни, уважение к искусству, внутренняя деликатность.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу