Николай Бодров - Как изучить английский язык самостоятельно. Нестандартные приемы самообучения.

Хочу привести еще любопытный пример на эту тему. В одной из книг о нашем великом пианисте Святославе Теофиловиче Рихтере меня поразил ряд фактов, связанных с его необыкновенной силой образно-логического восприятия искусства. Как известно, Рихтер был не только гениальным музыкантом, но и хорошим художником. О его сверхсерьезном, каком-то, я бы сказал, скрупулезно-«хирургическом» отношении к искусству, в частности к живописи, свидетельствует хотя бы следующий небольшой эпизод из указанной книги. Речь в книге идет о гастрольной поездке Рихтера через всю Россию. Характерно, что, остановившись в очередном городе, он всегда первым делом посещал местный художественный музей. Но вот как он осматривал экспозицию музея — послушаем автора книги:

«Медленно направились в Художественный музей. Рихтер заранее предупредил, что будет смотреть не более пяти картин. Немного прошли по центральной улице старого Иркутска — красивой, европейской, похожей на Невский проспект.

Вошли в Художественный музей. Сначала Святослава Теофиловича привлек огромный портрет Павла I. Он долго изучал его, а мы за это время, конечно, обежали весь зал, торопясь увидеть как можно больше. Больше всех картин Святославу Теофиловичу понравился портрет наследника Александра Павловича кисти Рокотова. От него не мог оторваться. Петров-Водкин, Малявин, Бурлюк — по одной картине — и всё! Пережив встречи с этими картинами, Святослав Теофилович часто вспоминал ту или другую из них». Итак, всего пять картин из немалой, очевидно, экспозиции крупного городского музея. Казалось бы, Рихтер где-то обкрадывал себя, свою душу. На самом деле — наоборот. Он не суетился (вспомним пушкинское: «Служенье муз не терпит суеты»), он предпочитал по-настоящему «погружаться» в одно хорошее произведение искусства, чем бегло и бесстрастно просматривать десятки других. Что же он делал, подолгу глядя на прекрасные полотна? Не вторгаясь в интимный процесс столь глубокого общения с искусством, можно все-таки предположить, что в эти минуты и даже часы он не только получал эмоционально-образное впечатление, но и, как пишет автор книги, «изучал» картину. А это значит — он размышлял, вникал, что-то с чем-то сопоставлял, он исследовал сюжет деталь за деталью, возможно, вспоминая что-то, ассоциативно сравнивая это с собственным жизненным опытом и т. д. Однако для нас главное в данном случае то, что все это не могло не делаться с периодическими микроповторами, явными и неявными. Картина вновь и вновь отражалась и повторялась в его сознании, «отрабатывалась», репетировалась ( repetitio — повторение, лат. ). Кстати, также тщательно он репетировал и музыкальные произведения. Сверхглубокое вхождение в «объект» позволяло Рихтеру наиточнейшим образом передавать суть музыкальных идей и весь колорит произведения, не внося при этом в него ничего лишнего, субъективного. Это драгоценное качество его музы как раз и достигалось путем очень разумно сбалансированного сочетания «алгебры и гармонии» восприятия, путем взаимовыручки и творческого «симбиоза» хорошей логики и яркой образности. Что, между прочим, также благоприятно отражалось и на запоминании «объектов».

И вот на основании этих и подобных фактов я и пришел к искомому ответу: образ и логика в нашем сознании должны не отрицать друг друга, а дополнять и усиливать. А повторение, происходящее даже при якобы исключительно образном восприятии, уж никак не зло, а только благо и душа этого восприятия. Повтор — это осмысление, и, значит, каждый новый повтор приносит немного нового смысла. Но все дело в том, чтобы научиться повторять… не повторяясь. Впрочем, это несложно. Ведь каждый повтор, если это, конечно, не откровенная зубрежка, всегда имеет возможность хоть чуть-чуть, но отличаться от предыдущего. И наша задача — границы этого «чуть-чуть» расширить до максимально возможного разнообразия.

Осознав важность творческого повтора, я стал теперь стараться каждый новый повтор какой-либо информации организовывать немного иначе, чем в прошлый раз, даже если этот «прошлый раз» имел место всего одну минуту назад. Я пытался теперь с каждым новым повтором и формально повернуть к себе Материал другой гранью и одновременно по смыслу как-то преобразовать его, представить в другом освещении — путем ли дополнений, вариаций и пр. К примеру, иностранные слова в своих словарях-блокнотах я стал теперь повторять не как раньше — с усыпляющим однообразием: слева-направо, сверху-вниз, страница за страницей и затем вновь по тому же маршруту. Теперь я «изощрялся» самым, на первый взгляд, странным образом: то повторял слова сверху-вниз, то снизу-вверх («сзаду-наперед»), то взглядом выхватывал их из середины страницы, то лишь сверху или снизу. То смотрел только на иностранные слова, пытаясь вспомнить их перевод на русском, то, наоборот, «наблюдал» прилежно только русские слова, вспоминая их иностранные значения. И так далее — вариантов здесь, как видим, немало.