Николай Бодров - Как изучить английский язык самостоятельно. Нестандартные приемы самообучения.

Еще более высоким уровнем совершенствования языков у Шлимана было писание писем на том или ином языке. Выше уже говорилось про обширную переписку Шлимана с его коммерческими партнерами, но помимо деловых он писал также много личных писем своим друзьям и родственникам в разных странах, не упуская возможности лишний раз поупражняться в том языке, носителю которого он отсылал письмо. Характерно, что Шлиман, уважая и язык, и человека, который будет читать его письмо, сам старался писать правильным языком и без грамматических ошибок. Более того, если он замечал ошибки в присылаемых ему письмах, он возмущался и отчитывал затем своих корреспондентов, допустивших ошибки в их же родном! языке.

Полезным занятием было и ведение личных дневников на 5 разных иностранных языках. Отличаясь аккуратностью и пунктуальностью, Шлиман все текущие дела и события своей жизни скрупулезно фиксировал в своих многочисленных дневниках (кстати, благодаря этому мы сейчас и имеем неплохое представление о всей жизни Шлимана). Интересно, что находясь — даже недолго, проездом, — в какой-либо стране, он делал записи в дневнике только на языке этой страны.

Из всего этого следует, что Шлиман не был приверженцем какого-то одного способа изучения языка или какой-то жесткой последовательности в этом процессе. Он мог приступить к новому языку с чтения, а мог сразу и с разговорной речи, как это произошло, например, в период его большого путешествия по Египту, Аравии и Ближнему Востоку. Там он начал изучать арабский язык, оживленно и непринужденно общаясь каждый день с местными жителями — арабами. Продолжил же заниматься арабским уже в Петербурге, основательно и по своей давно наработанной схеме. Конечно, надо учесть, что к тому времени Шлиман уже активно владел десятком языков, обладал отличной, очень цепкой памятью и поэтому схватывал всё на лету, впитывая информацию как хорошая губка. Но и даже при своих недюжинных способностях (напомню — способностях, собственными усилиями благоприобретенных, а не данных свыше), при своей идеально отточенной технологии изучения языков Шлиман, как мы видим, старался не упустить и самого небольшого шанса для дополнительного языкового тренинга. Он, образно выражаясь, подобно умному и рачительному хозяину не позволял пропасть ни одному всходу-колоску на ниве своих языковых владений.

Комплексное восприятие языков — через чтение, письмо и разговорную речь — облегчало Шлиману их усвоение. Это было главным отличием его метода от метода Морозова, который, как помнит читатель, делал ставку только на чтение, хотя ставка эта и оказывалась всегда также выигрышной.

Если в английском Шлиману помогали разобраться поочередно два репетитора, плюс прослушивание богослужений, плюс сыграло роль его общение с английскими купцами и матросами, то французский он учил в одиночку. Для этого он купил у букиниста пару сентиментальных романов («Похождения Телемака» Ф. Фенелона и «Поль и Виргиния» Бернардена де Сен-Пьера) и приступил к распутыванию клубка языковых закономерностей и противоречий изящной французской словесности. Итальянский, испанский, португальский и еще ряд языков Шлиман освоил также самостоятельно по книгам и учебникам. Зато в таких языках, как русский, датский, греческий, латынь, он опирался на помощь учителей.

Оригинально и чисто в своем стиле неиссякаемой находчивости Шлиман овладел русским языком. Началось все с того (вернемся вновь к голландскому периоду жизни молодого Шлимана), что голландской торговой компании, в которой Шлиман работал бухгалтером и товароведом, потребовался сотрудник, владеющий русским языком, поскольку эта компания продавала колониальные товары русским купцам. И тогда Шлиман, изучивший к тому времени семь языков, не долго думая, решил взяться и за русский. Но в Амстердаме на тот момент не нашлось ни одного знатока этого загадочного языка, кроме, правда, вице-консула Российской империи, который, однако, счел ниже своего достоинства давать уроки неизвестному молодому человеку. Но Шлиман не отступил, на свой страх и риск он рьяно принялся осваивать этот язык, отличавшийся от уже известных ему и в грамматике, и в словообразовании, язык, слишком необычный даже для его уже довольно искушенного в лингвистике ума. Для начала, обойдя едва ли не все книжные магазины города, он раздобыл три ветхие русские книги: старую грамматику, неполный словарь и опять-таки «Похождения Телемака», которые Шлиман читал ранее на французском и некоторых других языках, что ему и облегчило теперь немного задачу. Запомнив русские буквы и их предположительное (!) звучание (вспомним опять Морозова, изучавшего английское произношение также «на глазок»), Шлиман стал заучивать отдельные слова и целые предложения из книги. Но труднопонимаемый, тяжеловесный текст «Телемака» в устаревшем русском переводе столетней давности заставлял перегреваться и пробуксовывать даже незаурядную память Шлимана. Однако на него подобные трудности действовали like a red rag to a bull (как красный цвет на быка). С еще бульшим рвением и еще более громким голосом он читал и повторял, заучивал и декламировал сам себе шершавые строки романа, из-за чего даже должен был дважды менять местожительство, т. к. соседи по дому не могли долго переносить столь неутомимого любителя «разговорного жанра», к тому же бормочущего что-то по ночам (уж не заклинания ли?) на каком-то странном, подозрительном языке. Но и это не обескуражило неугомонного полиглота, хотя Генрих все сильнее чувствовал себя не в своей тарелке: пересказывать самому себе тексты было скучно и не давало стимула. И он рассудил по-своему логично: если нет учителя, то почему бы не найти просто живого человека в качестве хоть пассивного слушателя? Главное — не говорить в пустоту. Так он и сделал. Один нищий старик согласился за четыре гульдена в неделю приходить каждый вечер к Шлиману и слушать его два часа кряду. Старик не понимал ни одного русского слова, но согласно кивал головой, как бы прислушиваясь к истории похождений Телемака. Правда, часто и засыпал, наверное не вынося с непривычки такого количества непонятной для себя информации. Но дело у Генриха теперь пошло веселее, с каждым днем он все лучше «включался» в русский язык, пусть и весьма старомодный. Впоследствии, когда Шлиман уже давно жил в России, в его прекрасной русской речи все же иногда проскальзывала забавная старообразность, встречались полузабытые слова и обороты, заученные им когда-то в Голландии, — как невольная дань той первой русской книге.