Роман Сенчин - По пути в Лету

Осенью 1920 года Тиняков вернулся в Петроград, продолжил печататься, писал книги-исследования о литераторах прошлого (они так и остались неопубликованными). В 1922 году выпустил второй сборник своих стихотворений, куда агитки не включил, зато поместил с избытком стихотворения декадентского периода. Современникам же запомнилось такое, уже выходящее за грань традиционного декадентства:

О жизни Тинякова в Питере между 1922 (в тот год эмигрировали Ходасевич и Георгий Иванов, позже написавшие о Тинякове очерки) и 1926 (когда он вышел с протянутой рукой) годами известно немного. Скорее всего, несмотря на запои (которым он был подвержен с юности), бедность, Тиняков стремился стать нормальным советским писателем. Он наверняка боялся своего прошлого, не принимал настоящего, но, как и большинство оставшихся в Советской России немолодых литераторов, хотел вписаться в новый мир… Вот как описывает Тинякова образца (примерно) конца 1924 года Михаил Зощенко:

«Передо мной было животное, более страшное, чем какое-либо иное, ибо оно тащило за собой привычные профессиональные навыки поэта.

Я встретил его на улице. Я помнил его обычную улыбочку, скользившую по его губам, – чуть ироническую, загадочную. Теперь вместо улыбки был какой-то хищный оскал.

Порывшись в своём рваном портфеле, поэт вытащил тоненькую книжечку, только что отпечатанную. Сделав надпись на этой книжечке, поэт с церемонным поклоном подарил её мне».

«Страшное животное», «хищный оскал», «порывшись в рваном портфеле», «с церемонным поклоном»… Точный портрет писателя, изо всех сил лезущего в официальную литературу. Наверняка и одежда у Тинякова была хоть и поношенная, но по фасону тогдашнего времени – экватор нэпа…

Стоит отметить и то, кому подарил он книгу, – модному, читаемому уже без преувеличения всей страной, почти без опасного прошлого (до революции не публиковался, служил в Красной Армии) сатирику Михаилу Зощенко. Такому Тиняков наверняка и завидовал, и надеялся на помощь, да и, не исключено, видел в его рассказах нечто близкое.

А что же было в той подаренной книге?.. Вот свидетельство Зощенко: «В этой книжечке, напечатанной в издании автора (1924 г.), все стихи были необыкновенные. Они прежде всего были талантливы. Но при этом они были так ужасны, что нельзя было не содрогнуться, читая их.

В этой книжечке имелось одно стихотворение под названием «Моление о пище». <���…> Это смердяковское вдохновенное стихотворение почти гениально. Вместе с тем история нашей литературы, должно быть, не знает сколько-нибудь равного цинизма, сколько-нибудь равного человеческого падения».

Примерно через год после выхода этой книги Тиняков стал нищенствовать.

И тут самое время вернуться к роману Дмитрия Быкова. Вот сцена, которую можно отнести к весне 1926 года.

« Почему-то Льговский с самого начала знал, что увидит эту гадину. Если был Петербург, был в нём и Одинокий, средоточие его гнили. Он стоял на Фонтанке, продавал стопку книжек без выходных данных, с названием, фамилией и псевдонимом в скобках. Он потолстел. В ногах у него стояла шапка для подаяния, зимняя, облезлая.

– Льговский! – закричал он. – Вы здесь! Купите у меня книгу! Последнюю! <���…>

– Искусство делается содранной кожей! – кричал Одинокий. – Кто меня на порог не пускал, все сдохли. <���…> Я знаете как теперь пишу? Я оседлал овцу и с жаром в манду засунул свой х…ёк, но в жопу яростным ударом с овцы баран меня совлёк. Я пал в навоз и обосрался…

– Это здесь есть? – перебил Льговский.

– Это? Нет, я это на Измайловском иногда читаю, у меня там второе место постоянное. На углу. Уже и любители образовались, целый кружок. Слушайте, я знаю теперь, как делается искусство, то есть я всегда знал. <���…> Говорили, я французского не знаю. Верно, не знаю. Я знаю универсальный язык падали! Они у меня все, все заговорили настоящим языком! Но «Я пал в навоз и обосрался» – Бодлер не сказал бы, нет. Вы околели, собаки несчастные, я же дышу и хожу! Крышки над вами забиты тяжёлые, я же на небо гляжу! Вы так можете сказать? Не можете, потому что вы тоже сволочь, с вас надо шкуру содрать, а бить меня нельзя, вы не смеете бить старика, припадочного инвалида…