Леонид Кременцов - Теория литературы. Чтение как творчество - учебное пособие

«Правда художественная» (вспомним И. А. Гончарова и Ф. М. Достоевского) неизмеримо выше факта, а главное – гораздо нужнее.

В маленькой трагедии А. С. Пушкина Моцарт утверждает: «Гений и злодейство – две вещи несовместные». А есть ли злодейство ужаснее лжи? Со лжи начинается любое преступление, большое или маленькое. Да и сама она – тяжкое преступление. В подлинно художественном произведении лжи не бывает! Никогда!

«Искусство тем особенно и хорошо, что в нем нельзя лгать, – говорил А. П. Чехов. – Можно лгать в любви, в политике, в медицине, можно обмануть людей и самого Господа Бога – были и такие случаи, но в искусстве обмануть нельзя» [51].

Решителен и категоричен был в этом случае Л. Н. Толстой: «В жизни ложь гадка, но не уничтожает жизнь, она замазывает ее гадостью, но под ней все-таки правда жизни, потому что чего-нибудь всегда кому-нибудь хочется, а от чего-нибудь больно или радостно, но в искусстве ложь уничтожает всю связь между явлениями, порошком все рассыпается» [52].

С классиками солидарен и Ю. Домбровский: «Совесть – орудие производства писателя. Нет у него этого орудия – и ничего у него нет. Вся художественная ткань крошится и сыплется при первом прикосновении» [53].

Все это действительно так: история литературы знает немало печальных примеров, когда самый талант отказывался служить писателям, известнейшим писателям, решившим «подзаработать» на конъюнктуре. Вот почему не свидетельствам очевидцев, не документам, а художественному произведению должно верить без оглядки, до конца, и это одна из причин бессмертия подлинно художественных творений.

Шекспир и Сервантес, Мольер и Гете, Пушкин и Толстой, Бунин и Булгаков покоряют нас глубиной и красотой своего творчества. Истинность сказанного ими о человеке и мире обеспечена художественным талантом и проверена самым надежным и бескорыстным судьей – временем. Они всегда были, есть и будут самыми верными, надежными друзьями и советчиками читателя:

«Я твердо верил в бессмертие мысли, тысячи примеров этого теснились вокруг. И порой я сам считал себя властителем и создателем разнообразного собственного мира.

Я точно знал, что этот мир не подвержен тлению, которому подвержен я. Пока существует земля, этот мир будет жить. Это сознание наполняло меня спокойствием. Хорошо, я умру непременно, мое полное исчезновение – вопрос малого времени, не больше. Но никогда не умрут Тристан и Изольда, сонеты Шекспира, «Порубка» Левитана, затянутая сеткой дождя, и чеховская «Дама с собачкой». Никогда не умрет ночной беспредельный шум океана в стихах Бунина и слезы Наташи Ростовой над телом умершего князя Андрея.

Потомки будут взволнованы этим так же, как сейчас взволнованы мы. И где-то, когда-то легкое веяние, легкое прикосновение наших слов почувствуют сияющие от счастья и горя глаза тех, кто будет жить столетиями позже нас» [54].

Убежденности, веры в истинность, в глубокую правдивость художественного слова не могут, не должны поколебать известные факты деляческого отношения к литературе, попытки конъюнктурного ее использования. Об одном из таких случаев выразительно сказано в книге Р. Гамзатова «Мой Дагестан». В том самом году, когда «вдруг заговорили о том, что стране нужны Гоголи и Щедрины», его знакомый – литератор – написал книгу сатирических стихотворений, «обрушив свою сатиру на клеветников, подхалимов, тунеядцев, на многоженцев и на другие отрицательные явления положительной в целом советской действительности». Но книга была отвергнута критикой и породила неудовольствие начальства. Автору предложили покаяться в клевете и делом доказать, что он исправился: «Моему приятелю было все равно, что делать. Критиковать так критиковать, исправляться так исправляться. Он засел за работу и написал поэму «Трудолюбивая Маржанат». Героиня поэмы, передовая девушка, активистка, мигом сделала передовым весь колхоз, перевыполнила все планы и даже в конце концов заняла первое место в самодеятельности, спев песню собственного сочинения. Поэму немедленно напечатали в журнале, а также издали отдельной книгой. Но время немного переменилось. И вдруг те же самые газеты, которые называли сатирика клеветником и очернителем, заявили, что он самый настоящий лакировщик» [55].

Конъюнктурщику у Р. Гамзатова не повезло, но кто не знает, что в жизни бывало и по-другому. Да только это ничего не доказывает, ибо к художественной литературе эти поделки не имеют отношения и скомпрометировать в глазах понимающего человека они ее не в состоянии. В конце 1920-х годов была опубликована книга В. Шкловского «Гамбургский счет». Автор доказывал, что существенной особенностью советской литературной жизни является наличие двойной системы оценок художественного творчества: