Владимир Колесов - Язык Города

Точная передача произношения заимствованного слова требовалась обычаем; например, во времена Даля только что заимствованное слово резонанс произносилось «с пригнускою, тогда оно становилось более понятным», т. е. воспринималось как чужое слово, с носовым гласным. Лишь в самом начале XX в. справочники отменяют прежде обязательное произношение типа водэвиль, гигиэна, дэмон, коррэспондэнт (за некоторым исключением: партзр, портмонэ). Своеобразная твердость произношения, вообще присущая петербургской речи, сохранялась в произношении многих слов: гирланда, кондитор, строку лист, жалузи, ехидность, кэпи, тэма и др. Знак чужого слова, «вторгшегося» в разговорную русскую речь, постоянно присутствовал в произношении, будь то дэмон у интеллигента или шаша (шоссе) у простолюдина. Чужое — это чужое. Отношение к чужому было принципиально иное, чем сегодня.

Особым типом петербургского обывателя со своим жаргоном был и чиновник на казенной службе — бюрократ. Известно, что бюрократ происходит от французского или немецкого слова с тем же значением и связано с бюро 'письменный стол особой конструкции'. Бюрократ — формалист и волокитчик, оторванный и от исполнительной власти и от народа. Это неодобрительное переносное значение стало единственно известным значением прежде вполне нейтрального слова.

Рождение бюрократии у нас связывают с реформами начала XIX в. Тогда петровские коллегии, возникшие из приказов, стали департаментами, чтобы вскоре превратиться в министерства. Столичный журналист Н. И. Греч полагал даже, что заслугой правления Александра I «должно считать не последнею исправление и обогащение русского делового слога». Знающий жизнь этого сословия, M. Е. Салтыков-Щедрин вносил поправку: «Но в том-то и дело, что даже слово чиновник означало не что иное, как табу-ла раза [чистая доска], на которой прихоть и произвол как попало начертывали свои немудрые афоризмы»; сам чиновник ничего произвести не может.

По-видимому, исторические корни бюрократического языка древнее. Если он не восходит к выражениям старомосковских приказов (изменилась этикет-ность службы и формульность распоряжений), то к петровским временам уж точно относится. В мемуарной литературе XVIII в. множество указаний на этот счет. Один из чиновников, известный к тому же поэт, Г. Р. Державин употребляет канцелярские выражения как обычные в своей речи: «...ответ положили... под красное сукно». Можно сказать по немецкому образцу откладывал бумагу в длинный ящик (так у П. А. Вяземского) или, как пытались говорить позже— и особенно в чиновной среде,— в дальний ящик, но долгий ящик остался до наших дней.

До 40-х годов XIX в. предшественник по должности назывался предместник (в иерархии важно «место»— но тут же и точная увязка со сходными: наместник 'заместитель', совместник 'сослуживец' и др.), а затем — предшественник. Оба слова последовательно заменили более раннее, ставшее высоким по стилю и значению — предтеча. Течь — это тоже 'идти' или 'шествовать', так что предшественник — тот же предтеча, но, конечно, более скромного достоинства. Уходящая в тень фигура в форменном сюртуке, уклончиво избегающая постороннего взгляда... И слово вышло из отведенного для него ряда, стоит само по себе: предшественник, хоть и не предтеча, высокого все-таки слога.

Молва называла чиновников множеством описательных оборотов — прямое слово обходит их как исчадие ада. Рыцари перышка, работают каллиграфи-рующими членами (т.е. пальцами), сидят за зеленым сукном своих бюро, величая друг друга государственными деятелями. Канцелярская зацепа и крючок-— вот точное определение, так сказать, «со стороны». И еще: труженики канцелярии, поденщики бюрократии. «Молодой петербуржец формален, как деловая бумага», — сострил москвич А. И. Герцен.

«Настоящий расцвет чернильного канцеляризма начался с крестьянской реформы», — замечал один из сановников, сторонник сильной власти с ущемлением прав бюрократа. Длинные фразы с опущенным глаголом, велеречивые местоимения, уклончивые речи, иностранные слова — вот итог деятельности чиновника в «обогащении русского делового слога».

Психологически точно такого чиновника описал в своих петербургских повестях Ф. М. Достоевский. Это Всемирный Штамп, за которым — скудость мысли и переживания, воинственно нацеленная на весь мир, а особливо на человека культурного. Поэт и критик Ин. Анненский создал собирательный образ подобного петербургского чиновника из мелких, и психологическая точность его характеристики не нуждается в изъяснениях современному читателю: она вневременна. Например, господин Прохарчин у Достоевского постоянно впускает в свою речь различные канцелярские словечки вроде неоднократно замечено, для немедленного искоренения или в самом непродолжительном времени. «Самые слова, — пишет Анненский,— выводятся у Прохарчина наружу каким-то болезненным процессом: они суются, толкутся, не попадают на место и теряют друг друга в бессмысленной толчее, — да и слов-то самих немного.