Асия Эсалнек: Основы литературоведения. Анализ романного текста: учебное пособие

Предложенное Гегелем определение специфики романа через сопоставление с эпопеей, выявление их сходств и отличий свидетельствовало о том, что исследователи, начиная с конца XVIII века, стихийно опирались на сравнительно-исторический принцип исследования, который стал оформляться и осознаваться с середины XIX века в трудах Ф. Шаля, Г. Брандеса, Ф. де Санктиса, X. Познетта, М. Коха, Ж. Текста, Ф. Бальдансперже, П. Азара, П. ван Тигема, Е. Курциуса, Р. Уэллека и многих других, Это отразилось и в формировании специальных кафедр в Лионе, Сорбонне, университетах США, и организации журналов, таких, как «Журнал сравнительной истории литературы» в Германии и др. Немалая роль, как известно, принадлежала в этом процессе А.Н. Веселовскому, автору диссертации «Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе и западные легенды о Морольфе и Мерлине» и ряда статей на тему о романе. [18]

На базе исканий и достижений в области сравнительного литературоведения сформировался типологический принцип исследования литературных явлений, утверждением которого литературоведение XX века более всего обязано В.М. Жирмунскому. Ученый обосновывал и демонстрировал этот принцип в ряде работ разного масштаба, в частности в известной статье «Литературные течения как явление международное» [19], представлявшей собой его доклад на V Конгрессе Международной ассоциации по сравнительному литературоведению в Белграде в 1967 году. По сути дела, типологический принцип предполагает выявление общих, повторяющихся, т. е. типологических признаков, присущих произведениям разных писателей, живших в разное время и принадлежавших к разным национальным литературам. С тех пор обращение к типологическому подходу при рассмотрении жанров, равно как стилей и методов, стало общепринятым и весьма продуктивным. Именно типологическое изучение, оплодотворившее большую часть работ по истории и теории жанров вообще и романа в частности, позволило достичь в 60-е годы определенных результатов, которые выразились:

а) в трактовке романа как содержательной формы такого типа, которая содержит определенные типологические качества;

б) в понимании того, что источником содержательности романа как жанра и основой его типологических качеств является сопричастность этого жанра идее личности и наличие в нем оппозиции: личность – общество.

Как уже отмечено, начало такому толкованию романа было положено Гегелем, в силу чего обозначенная традиция получила название «гегелевской». Объективными приверженцами этой традиции стали ученые, писавшие о романе эпохи Возрождения (см. выше). Ее продолжателями можно считать многих исследователей 60—80-х годов XX века.

С появлением теоретических работ М.М. Бахтина, посвященных роману, первая из которых («Эпос и роман») была опубликована в 1970, а следующие – в 1975-м и 1979 годах [20], сложилось впечатление, что родилась принципиально новая традиция в трактовке романа.

Как известно, исходной у Бахтина была идея о диалогичности любого высказывания, в том числе художественного произведения. При изучении жанров эта мысль трансформировалась в тезис о наличии двух линий в развитии европейского романа, обозначившихся еще в античности и представленных, с одной стороны, софистическим, одноязычным, с другой – двуголосым, двуязычным романом. Эти типы романа, пройдя немалый путь развития, преобразовались монологический и полифонический виды. При этом полифонический роман, достигший вершин в творчестве Ф. Достоевского, является, по мнению ученого, наиболее продуктивным и перспективным, а монологический уступает ему в своей значимости, хотя в числе его авторов числятся Толстой и Тургенев.

Своеобразие и превосходство полифонического романа, согласно мнению Бахтина, определяются тем, что нем обнаруживается способность художественно изобразить чужое сознание как чужое, самостоятельное, возможность показать героя как свободного, независимого от чужой воли и недоступного «завершению» со стороны автора. Поэтому именно в полифоническом романе герой предстает как «незавершенный», «неготовый», т. е. до конца не познавший себя и не стремящийся к познанию и обретению той жизненной позиции, которая может быть признана неоспоримой, авторитетной и в то же время не догматичной. Всякое обретенное героем «внутренне убедительное слово» не является окончательным: «последнее слово о мире еще не сказано». Очевидно, авторитетность большей частью отождествлялась Бахтиным с авторитарностью, неоспоримость – с догматизмом, а завершенность – с подавлением личностного начала. Эта мысль, вероятно, поддерживалась в сознании ученого советской литературой 30-х годов XX века, где культивировался «готовый» герой, а это выражалось в «наполненности жизни личности социальным смыслом – в приобщенности ее к созданию нового справедливого общества», что требовало от героя «социально важных и значимых качеств – героизма, самоотверженности, самопожертвования, самоотдачи» [21]. Такие качества действительно активно изображались писателями, убежденными в правоте социалистических идей.