Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

Ничего не пишешь о рукописи. А зря. Если у тебя успехи только по акклиматизации, то это решение проблемы лишь по форме. Иду по жизни с полной нагрузкой. Но возраста пока не чувствую. Если что и чувствую всерьез, это то, что напрасно засел в наш уважаемый кабинет. Лучше было акклиматизироваться на Сахалине. Там тоже климат подходящий.

Не хватит ли тебя развлекать? Боюсь впасть в старческую сентиментальность».

Так вот мы и переписывались, исполняя высокие обязанности руководителей главнейшего отдела издательства «Советский писатель».

И при всем при этом я вспоминаю об этом времени как о счастливой поре. Я узнал кухню издательства, узнал, что я могу, а что не могу... Дать толстую рукопись из «самотека» на рецензию нуждающемуся писателю, договорную – члену правления издательства; взять на чтение, а потом и на редактирование рукопись нового для издательства автора; а вот «старые» авторы все уже распределены по редакторам, которые уже ждут от «своего» писателя новую вещь, знают, кому ее послать на рецензию, кто ее поддержит на обсуждении плана. Если захочешь ты что-либо изменить, то скандал обеспечен, нет, не в открытую, а тихо зашелестит слух-слушок по коридорам издательства, дойдет, естественно, до Лесючевского и Карповой, начнутся разбирательства. Да, кстати, «старые» писатели меня меньше всего интересовали, среди них нового Шолохова не найдешь.

И вот однажды, когда Николай Иванович «ползал» по карте Северного Сахалина, а я исполнял обязанности заведующего редакцией русской прозы, в кабинет зашел молодой человек, небольшого роста, стеснительно поздоровался и протянул мне рукопись:

– Мне сказали в редакции, что рукопись я должен передать вам. Моя фамилия Белов, Василий Иванович Белов. Тут небольшая повесть и несколько рассказов.

К тому времени я прочитал многих современных прозаиков, перелистывал журналы в поисках новых имен, просматривал новинки других издательств. Нет, Белова я не знал. Но на вид он еще так молод, чуть за тридцать. Я стал расспрашивать Василия Ивановича. Родился в деревне, мать и до сих пор там живет, учился в Литинституте, работал в райкоме ВЛКСМ, печатался, в «Советской России» вышла небольшая книжка. Ну а почему сразу в «Советский писатель»? Есть же и «Молодая гвардия», тем более в прошлом комсомольский вожак. Об этом и спросил.

– Мои рассказы и повесть вряд ли подойдут издательству «Молодая гвардия», – словно бы услышав мои внутренние сомнения, сказал Белов. – Я больше пишу о современной деревне... Если вы интересуетесь положением в современной деревне, то, может, и почитаете...

Что-то подкупало в этой простоте и доверительности, которая исходила от Василия Ивановича Белова, немногословного, стеснительного, чуть-чуть неуверенного в себе, ведь он пришел в «чужое» издательство, тут и «своих» полно, а всех даже и такое мощное издательство прокормить не в состоянии, конкурс рукописей был слишком велик, даже не столько рукописей, сколько имен, порой и дутых. Но и дутые были «своими». Не выбросишь, столько лет кормили.

А наша задача с Н.И. Родичевым как раз и заключалась в том, чтобы привлечь новые, свежие силы в издательство, а значит, и в русскую литературу вообще. Белова я быстро прочитал, за день-два. Понял, что это настоящая русская проза, действуют истинно русские люди, говорят на подлинном русском языке. Но ведь эту рукопись надо провести через авторитетное рецензирование. Кому дать, чтобы поддержать это молодое дарование и поставить в план издания? Это мучительный вопрос. От этого очень многое зависело в судьбе рукописи, а значит, и в судьбе ее автора. А тут совсем еще молодой, никто о нем и не слышал. Лаптев Юрий Григорьевич, мелькнуло у меня, и проректор Литинститута, и лауреат Сталинской премии, сам пишет о деревне. Кому ж еще, как не ему. Вскоре Юрий Лаптев принес рецензию, я лихорадочно смотрю на последние абзацы рецензии: печатать в таком виде не следует. М-да-а. Такого я не ожидал. А Юрий Григорьевич начинает мне объяснять, что если напечатаем такое произведение, то завтра же нас всех разгонят, обвинят в клевете на колхозное крестьянство, как уже не раз бывало в нашей истории литературы, а вы, Виктор Васильевич, еще молодой и этого не знаете, а я все это сам пережил.

Что я мог возразить этому старому и, в общем, очень милому человеку? Что я сам историк литературы, знаю историю «Тихого Дона», «Белой гвардии», «Русского леса»? Нет, этим делу не поможешь. Отрицательная рецензия налицо, нужно было срочно что-то предпринимать, чтобы спасать положение. Я ведь рукопись прочитал, знаю ее достоинства и недостатки... Позвонил Виктору Чалмаеву, который иной раз выручал нас, охотно брал рукописи на рецензию. Я рассказал Виктору Андреевичу о своих впечатлениях о прочитанном, «забыв» сказать о рецензии Ю.Г. Лаптева. Но смысл нашего разговора – поддержать молодое дарование. Никогда я не давал рекомендации рецензентам, с уважением относился к каждому мнению, а тут я выразил своему другу, однокашнику по университету, открытую просьбу – поддержать. Но и тут ничего хорошего не получилось – Виктор Чалмаев написал еще более хлесткую, жесткую рецензию – печатать нельзя. Что было делать? Одна из них принадлежит члену правления издательства... И я написал редакторское заключение – таков был порядок, – в котором, обобщая рассмотрение рукописи в редакции, высказал вместе со своими положительными оценками рекомендации рецензентов по доработке рукописи. Рукопись перспективная, автор молодой и талантливый, необходимо заключить договор и отослать рукопись на доработку.