Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

Напрасно Станислав Куняев драматизирует реакцию зала на его выступление: «сидящие в полутемном зале впадают в шок от моих слов и мыслей», «вдруг тишина взрывается рокотом возмущения, а через минуту возгласами отчаянного восторга», «волна ненависти, сменяясь в следующее мгновенье теплой волной восхищения», «еврейка зарыдала после моего жестокого и объективного приговора позиции Багрицкого»... Как очевидец, свидетель этого выступления сообщаю: выступление было очень скучным, наукообразным, удручающим по своей наивности и банальности. А шестьсот слушателей нетерпеливы, отсюда выкрики, которые Куняеву действительно могли показаться «рокотом возмущения» и «возгласами отчаянного восторга».

Повторяю, Станислав Куняев сделал свой выбор в пользу русской партии, сознательно сжег корабли, дабы уже не отступать. И это действительно вызвало отклики в печати и по «радиоголосам». Только и всего, только этим и можно объяснить негодование его прежних друзей и единомышленников и задумчивое приятие его в лагерь русской партии.

Вспоминаю, как Станислав Куняев приходил в журнал «Молодая гвардия», мы знакомы были с университетских лет, что-то действительно хвалил, с чем-то спорил, но это были 1968 – 1971 годы, годы яростной борьбы, многие соотечественники искали выбора, и Куняев был среди них. Но книга мемуаров говорит о том, что и он был в стане русских воинов с 1961 года. Это вызывает недоумение у тех, кто не колебался.

Еще более комично звучат сейчас страницы книги Станислава Кунаева о «Метрополе», сборнике литературных сочинений, вышедшем за рубежом и представленном СМИ как выступление организованной оппозиции. Все это было задумано как политическая акция и блестяще разыграно опытными игроками из ЦК и МГК КПСС, предложившими Московской писательской организации обсудить и осудить этот сборник.

Станислав Куняев сам описывает обстоятельства появления этого сборника в России, признает, что мало кто из русских писателей заинтересовался этим сборником, «просто брезговали «заниматься этим грязным делом». Но сборник резко осудили «распорядитель фонда Сороса, нынешний патриарх либерально-еврейской интеллигенции Г. Бакланов», «перестройщица Р. Казакова», «будущий министр культуры ельцинского правительства критик Евгений Сидоров», «ныне покойный и забытый В. Амлинский», «пострадавший во время гонений на «космополитов» A.M. Борщаговский», «ныне живущий в Израиле А. Алексин» – «Все они страстно, убежденно, со знанием дела – что самое пикантное, на мой взгляд! – по существу справедливо критиковали альманах...» (I. С. 287 – 288). И так далее... Признаюсь, эти и другие страницы, связанные с повествованием Куняева о «Метрополе», читать было омерзительно (конечно, можно подобрать более интеллигентное словечко, но это точнее передает мое ощущение от этих страниц).

Станислав Куняев отважно и смело бросился в атаку на метропольцев, обвиняя их в «завуалированных и явных русофобских и сионистских мотивах», написал «Письмо в ЦК КПСС» по поводу альманаха «Метрополь» «и пустил свое сочинение по белому свету», конечно, пустил по белу свету небескорыстно: «Я верил: мои действия подвигнут русскую интеллигенцию на решительные шаги. После выступления в конце 1977-го на дискуссии «Классика и мы», когда меня все-таки не смяли, мне уже было легче рисковать собой» (I. С. 289). Куняев признается, что он не мог говорить прямо, ему пришлось «использовать обкатанные штампы, в которых основным термином было слово «сионизм».

Содержание «Письма», сетует С. Куняев, не привлекло серьезного внимания. «Лишь Аксенов один глухо, сквозь зубы упомянул о нем в «Огоньке» конца восьмидесятых, как о «политическом доносе», и молчок». А так хотелось скандала... А скандала не было. Да и не могло быть – решительно ничего смелого и рискованного не было в «Письме»: надо ли упрекать Семена Липкина за то, что его стихотворение «В пустыне», «об очередном еврейском исходе», как и его «Союз И», не соответствует «сущности советского патриотизма»; надо ли упрекать Андрея Вознесенского за то, что он в стихотворении «Васильки Шагала» прямо пишет: «Родины разны, но небо едино. Небом единым жив человек». В сущности, Станислав Куняев выступает здесь не против сионизма, а против свободы творчества, против стремления человека, особенно творческого, быть самим собой, искренним, честным. Плохо, конечно, что трусливые издатели издавали Блока и Достоевского с купюрами, но сионизм тут не виноват, сочинения Блока, Чехова, Достоевского, Гейне и других классиков мировой литературы просто необходимо издавать без купюр.