Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Недавно этот эпизод привлекался в качестве иллюстрации в статье Д.М. Бузаджи «Разумный консерватизм» (Мосты. 2010. № 2. С. 56–57). Выписав строфу, осужденную Кашкиным:

Бузаджи комментирует: «Трудно поверить, что это написано 60 с лишним лет назад: такие стилистически нелепые (или постмодернистские – как кому нравится) обороты, как “клёв и мил”, кажутся порождением наших дней. “Так вместо многокрасочного языка Байрона получается в переводе клочковатость, неустоявшаяся, ничем не объединённая языковая смесь”, – писал об этом переводе И.А. Кашкин». Однако, во-первых, вывод Кашкина здесь вырывается из контекста: в блатной строфе он ничего аномального, помимо того что она написана блатным языком («любование доморощенной “блатной музыкой”»), не находил; во-вторых, Кашкин был против блатного языка в принципе («Переводчик, по-видимому, хочет, чтобы русский язык был “галантереей, шикозен, клёв и мил”, как его по-одесскому блатная октава», – писал он в черновой статье 1949–1950 гг. и продолжал там же: «Является ли 100 %-ная южно-русская “блатная музыка” функциональным подобием иноязычного жаргона?» [РГАЛИ, ф. 2854, on. 1, д. 39, л. 16, 17]), и, наконец, в-третьих, вся использованная в этой строфе лексика – синхронна: она, по свидетельству Шенгели, позаимствована «в специальном словаре, изданном в 1927 г. Московским уголовным розыском».

Гаспаров пересказывает этот эпизод несколько иначе и менее драматично: «…в другое время Шенгели, несомненно, вызвал бы Кашкина на дуэль, но тут он вместо этого пришел к С.В. Шервинскому, заведовавшему переводческой секцией Союза писателей, и потребовал устроить суд чести; и Шервинскому, по словам, понадобилось несколько часов, чтобы вразумить Шенгели, что это будет для него же хуже» [1988, с. 359].

Тут кстати будет заметить, что сохранились противоречивые воспоминания о реакции самого Кашкина на перевод Гнедич. В примечаниях к статье «Традиция и эпигонство» в сборнике «Для читателя-современника» составительница примечаний М.Ф. Лорие писала: «Как своего рода продолжение этой статьи можно рассматривать выступление И. Кашкина на обсуждении перевода “Дон-Жуана”, выполненного Т. Гнедич, которое состоялось в Ленинграде в 1956 г. Этот, новый перевод И. Кашкин оценил положительно (“Следует приветствовать не только проявленную переводчиком инициативу и смелость, но и достигнутые ею результаты…” “Перевод Гнедич – это не перепевы Козлова, а продолжение его линии на другом, высшем уровне”)». Между тем ученица Гнедич Г.С. Усова, также бывшая на обсуждении, вспоминает:

Присутствовавший на вечере москвич И. Кашкин, известный переводчик прозы, при обсуждении сильно нападал на Татьяну Григорьевну, был насмешлив и ехиден, придирался, как только мог:

– Двойной родительный для вас – ничто, – говорил он, например.

Татьяна Григорьевна перед его насмешливым тоном опять стушевалась, хотя многие из наших переводчиков ее, наоборот, хвалили. По недомыслию молодости я не вела никаких записей и, к сожалению, не помню, кто выступал в обсуждении. Кашкина запомнила именно из-за его ехидного тона, резко не согласовавшегося со всеми остальными, просто Кашкин тогда решил напасть на всю «ленинградскую школу» [2003, с. 13].

Эткинд Е.Г. Победа духа // Эткинд Е.Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб.: Академический проект, 2001. С. 382–383.

Витковский Е. Строфы века-2. М.: Полифакт, 1998, с. 391.

Стенографистка регулярно записывает эту фамилию «Шенгелия». При перепечатке исправляю. – Л. Л.

Имеется в виду Ада Ивановна Оношкович-Яцына; стенографистка записывает: «Анашковича». О ее переводе «Корсара» (как и о переводах Балтрушайтиса, о которых он говорит далее) Шенгели положительно отзывался в послесловии к своим переводам поэм Байрона (1940 г.). – А. А.

Подобно тому как фамилию Шенгели стенографистка регулярно записывает «Шенгелия», так и фамилию Левонтина она регулярно пишет «Левантин». – Л. Л.