Совсем иное дело взаимоотношения Базарова и Павла Петровича. Евгений Васильевич резок, временами груб, решителен, категоричен в своих суждениях и безапелляционен в своих выводах. Он искренне считает, что хороший химик стоит двадцати поэтов. Он не понимает роли культуры в обществе. Он предлагает все разрушить, чтобы с чистого листа начать писать историю заново. Этим он порой вгоняет в отчаяние Павла Петровича, с которым он спорит. Мы видим максимализм обеих сторон, доведенный до крайности. Ни тот ни другой не желают уступить друг другу и признать правоту оппонента. В этом и заключается их главная ошибка. Все стороны правы до определенного момента. Прав и Павел Петрович, утверждающий о необходимости сохранения наследия предков, прав и Базаров, говорящий о необходимости перемен. Обе эти стороны – стороны одной медали. И тот и другой искренне озабочены судьбой родной страны, но методы у них разные. Эти методы отличаются и по социальной окрашенности, и по возрастному фактору.
Есть одна поговорка: «если бы молодость знала, если бы старость могла». Молодым очень часто не хватает зрелой мудрости, взвешенного и обдуманного решения, гибкости в понимании, бескорыстности и открытости в любви. Зрелость дает людям беспредельную и всепрощающую любовь к своим детям, но одновременно тушит огонь в душе, пылкость натуры, интерес и любопытство ко всему новому, а дает взамен мудрость и осторожность. Старость не способна на радикальные перемены в жизни. Это удел молодости. Но и молодость редко способна на глубокое уважение к традициям, которые так дороги сердцу зрелых людей.
Если проблемы взаимоотношения старости и молодости носят природный, естественный характер, то социальные и политические противоречия искусственно взращены в обществе. Слияние таких проблем порождает глубокое непонимание и трагизм взаимоотношений. Это пытался показать Тургенев в своем романе «Отцы и дети».
33. Андрей Болконский на поле боя под Аустерлицем (анализ эпизода романа Л. Н. Толстого «Война и мир»)
В жизни каждого человека бывают случаи, которые никогда не забываются и которые надолго определяют его поведение. В жизни Андрея Болконского, одного из любимых героев Толстого, таким случаем стало аустерлицкое сражение.
Уставший от суеты, мелочности и лицемерия высшего света, Андрей Болконский едет на войну. От войны он ждет многого: славы, всеобщей любви. В своих честолюбивых мечтах князь Андрей видит себя спасителем земли русской. Он хочет стать таким же великим, как Наполеон, а для этого Андрею нужен свой Тулон.
И в бою под Аустерлицем этот Тулон наступает. Князь Андрей в какой-то степени действительно становится героем-спасителем.
В ходе боя французы нанесли внезапный удар по русской армии: «Французов предполагали за две версты от нас, а они явились вдруг, неожиданно перед нами». Началась паника, неразбериха, русские бросились бежать. И в ту минуту князь Андрей понял, что вот он, его Тулон, именно сейчас суждено сбыться его честолюбивым мечтам: «Вот она, наступила решительная минута!» И как бы подтверждая эти мысли Болконского, Кутузов «дрожащим от сознания своего старческого бессилия голосом» обратился за помощью именно к князю: «Болконский, – прошептал он, указывая на расстроенный батальон и на неприятеля, – что ж это?» А князь Андрей хватает знамя, бежит в атаку, солдаты следуют его примеру. «Вот она!» – думал князь Андрей, схватив древко знамени и с наслаждением слыша свист пуль, очевидно направленных против него». Но честолюбивым мечтам князя не суждено было сбыться. Его ранили.
Предположим, что Андрея не ранили бы. Что было бы тогда? После удачного боя он получил бы орден, повышение, славу и уважение как герой, храбрый человек. Его гордость, честолюбие были бы удовлетворены, и, наверное, с войны бы вернулся герой-эгоист Андрей Болконский, довольный своей славой, но жаждущий еще более великой славы. Но не таков Толстой, чтобы допускать подобное. Его любимые герои должны пройти нравственное очищение через потери, страдания, испытания. И это ранение сделало Андрея совсем другим человеком.
Андрей упал, и его глазам открылось высокое аустерлицкое небо: «Над ним не было ничего уже, кроме неба, не ясного, но все-таки неизмеримо высокого, с тихо ползущими по нем серыми облаками». Болконский понял свою ничтожность перед вечностью, всю мелочность своих мечтаний и честолюбивых порывов, всю бессмысленность этой человеческой войны. В мире есть что-то, что главнее, важнее и выше всего этого: «Да, все пустое, все обман, кроме этого бесконечного неба». «Да, я ничего, ничего не знал до сих пор».
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу