Юрий Вяземский: От Пушкина до Чехова. Русская литература в вопросах и ответах

«Чуть где место опасное, докладывай, – мы в те поры будем на нутрь принимать для храбрости», – говорил Хлынов.

«Деньги разные бывают. Прежде деньги были веселые, хорошие такие, барские… А теперь, где кутят, там по большей части дело не совсем чисто; а иногда и прокурорский надзор, того гляди, себе занятие найдет».

«А такое, в которое обещать пятьсот тысяч еще можно, а уж давать нельзя».

«Время просвещенных покровителей, время меценатов прошло; теперь торжество буржуазии, теперь искусство на вес золота ценится, в полном смысле наступает золотой век», – говорил Паратов.

Оклад надо повышать только старшим чиновникам, чтобы «наружным блеском поддерживать величие власти». А младшим чиновникам – не следует повышать. Сытые и довольные трепет перед начальством потеряют.

«Обратили на тебя внимание, ну, ты и человек, дышишь; а не обратили, – что ты?…Червь!»

«Какая глупость непростительная! Мы, говорят, не хотим брать взяток, хотим жить одним жалованьем. Да после этого житья не будет! За кого же дочерей отдавать? Ведь эдак, чего доброго, и род человеческий прекратится».

«Что за слово взятки? Сами же его выдумали, чтобы обидеть хороших людей. Не взятки, а благодарность!»

Обмерил в саженях расстояние от дома до забора. «Для порядку», по его объяснениям.

Не по законам, а по душе, как ему Бог на сердце положит.

«Конечно, здесь карьеры не составишь, карьеру составляют и делают в Петербурге, а здесь только говорят… Мы в Москве любим поговорить. И чтоб в этой обильной говорильне я не имел успеха!»

«Бешеную африканскую страсть» обещает Прибыткова.

А отказывает потому, что «человек, ничего не имеющий, требует какой-то бешеной африканской страсти… Только люди с большим состоянием могут позволять себе такие фантазии, а у вас ничего нет, и я вас презираю».

«Оно точно, я просил последней жертвы, да ведь это только так говорится. Последних может быть много, да еще несколько уж самых последних».

«Мне маменька, все богатые невесты красавицами кажутся; я уж тут лица никак не разберу».

«В четверг после обеда, на прошлой неделе».

(1) «Коли чуть долго не едет к тебе, сейчас его, раба Божьего, в поминанье за упокой! Какую тоску-то нагонишь, мигом прилетит». (2) «Можно и за здравие, только свечку вверх ногами поставить: с другого конца зажечь. Как действует!»

«…вот вам мой совет: мужьям потачки не давайте, так их поминутно и точите, чтоб деньги добывали; а то обленятся, потом сами плакать будете».

«Самые опасные. Смотрит лисичкой, все движения так мягки, глазки томные, а чуть зазевался немножко, так в горло и влепится».

«А на деле-то они никак и никогда не располагают собой, а располагают ими ловкие люди».

«…женщины завистливы, любить-то не всякая умеет, а ревновать-то всякая мастерица».

«Она женщина темперамента сангвинического, голова у ней горячая, очень легко может увлечься каким-нибудь франтом, черт его знает, что за механик попадется, может быть, совсем каторжный. А тут, понимаешь ты, не угодно ли вам, мол, испытанный человек. И волоки сыты, и овцы целы».

«…кругло, без росчерков, ну, значит, не вольнодумец».

«Что же вы не грабите? Это вы напрасно. Вы из чужих земель, вы нашего народу не знаете. Наш народ простой, смирный, терпеливый народ, я тебе скажу: его можно грабить».

«…и в этом столбе ходит дым, точно облака, и вижу я, бывало, будто ангелы в этом столбе летают и поют».

«А ты молись Богу, чтоб отнял красоту-то! Красота-то ведь погибель наша! Себя погубишь, людей соблазнишь, вот тогда и радуйся красоте-то своей».

«Поедешь ты дорогой, ни одного ты нищего так не пропускай, всякому подай, да прикажи, чтоб молились за мою грешную душу».

«Вот что я тебе скажу, милая девушка: – говорила Феклуша, – вас, простых людей, каждого один враг смущает, а к нам, к странным людям, к кому шесть, к кому двенадцать приставлено; вот и надобно их всех побороть».