Владимир Напольских - Введение в историческую уралистику

Наконец, восстанавливаемая праязыковая лексика позволяет представить в общих чертах облик материальной культуры носителей праязыка. При соотнесении этих данных с данными археологии относительно района, где в самом общем смысле можно предполагать локализацию уральской прародины (для времени распада уральского и финно-угорского праязыка таким районом следует считать субарктическую и лесную зоны Евразии — такая формулировка может, по-видимому, считаться общепринятой), можно сделать самые общие выводы о принадлежности реконструируемой по языковым данным материальной культуры уральского пранарода к той или иной археологической эпохе (см. ниже).

Наиболее показательно здесь отсутствие в прауральском и даже прафинно-угорском лексиконе терминов, свидетельствующих о знакомстве с земледелием и скотоводством (попытки доказать наличие таковых были характерны для работ начала века, см., например [Setälä 1926:132—135]): ф.‑перм. * jewä «хлеб (в зерне), зерно» и ПСам. * jåə̑ «мука» являются независимыми заимствованиями из иранских языков [Rédei 1986:50—51]; ПФУ * šäntɜ «вид злака» [UEW:496—497] обозначало любое (дикорастущее) зерновое растение и — скорее — его зёрна, используемые в пищу древними собирателями [Хайду 1985:184—185] [12]. Параллель венг. kenyér «хлеб (Brot)» — удм. keńi̮r «крупа» указывает, по-видимому, не на прафинно-угорский корень, а на заимствование из пермского в древневенгерский [MSzFE:351—352]; термины для «муки» (ПФУ * puśnɜ / * pućnɜ [UEW:408—409] [13]) и «каши» (ПФУ * rekkɜ / * rokka [UEW:421, 425]) не указывают не только на земледелие, но и вообще на использование в пищу именно зерна (возможно: сушёные ягоды, икра, специально переработанные мясо, рыба и т. д.) [Хайду 1985:185].

Некоторую загадку представляет собой прафинно-угорское слово, обозначающее «овцу» (ПФУ * uče ) — однако на фоне полного отсутствия каких-либо других терминов, свидетельствующих о скотоводстве, в реконструируемой лексике финно-угорского праязыка его обычно считают скорее свидетельством о знакомстве прафинно-угров «с каким-то похожим на овцу (диким? — В. Н.) животным» [UEW:541]. Подобное предположение, впрочем, выглядит весьма надуманным: в ареале предполагаемой прародины финно-угров (пусть даже от Балтики до Енисея) не встречается и, по-видимому, в древности не встречалось подобных животных, ближайший кандидат на эту роль — путоранский снежный баран (плато Путорана, восточнее Енисея, южнее Таймыра). В то же время соответствие фин. uuhi (варианты — u(u)tti , u(u)ttu etc.) — морд. (М, Э) uča — удм., коми i̮ž , коми-язьв. ə̑ž — манс. (С) ɔ̄s , (Пел.) oš , (НКон.) ōš — хант. (Вах) ač , (Дем.) oš , (С) as «овца», — позволяет с равной степенью надёжности реконструировать ПФУ форму * oča (вместо традиционной * uče ) «овца» [14]. ПФУ * oča может быть сопоставлено с рефлексами ПИЕ * ag̑(a)‑ «козёл, коза» (др.-инд. ajáḥ «козёл», ajá «коза», лит. ožỹs «козёл», ožkà «коза» и др.) и рассматриваться, таким образом, как индоевропейское (индоиранское, или индоарийское, или протобалтское) заимствование. Отражение анлаутного * a‑ индоевропейского языка-источника как ПФУ * o‑ является совершенно закономерным [Лушникова 1990]; некоторую проблему представляет собой отражение звука типа *‑ ǯ́‑ языка-источника как ПФУ *‑ č‑ (а не *‑ ć‑ ), хотя принципиальную допустимость такого развития (учитывая возможность различных индоевропейских языков-источников и практическое отсутствие примеров на отражение индоиранского *‑ ǰ‑ в прафинно-угорском) нельзя исключить. Развитие значения «козёл, коза» > «овца» достаточно тривиально: присутствие животных обоих видов в одном стаде, во главе которого часто может стоять козёл — дело обычное, и при первых контактах незнакомых со скотоводством предков финно-угров с индоевропейцами, имевшими такие смешанные стада, могло иметь место обобщение значения слова и перенос его на основное (самое многочисленное) животное в стаде. Таким образом, наличие ПФУ * oča «овца» может, скорее всего, указывать на контактыпредков финно-угров с индоевропейцами, разводившими мелкий рогатый скот.

Реконструированная прауральская и прафинно-угорская лексика также не даёт оснований предполагать знакомства носителей этих праязыков с металлургией, а скорее всего — и знакомства с металлами вообще. Некоторые названия металлов в финно-угорских языках близки: слова для «золота» (морд. (Э) śiŕńe , (М) śiŕńä , мар. (Г) šörtńi , (Л, В) šörtńö , удм., коми zarńi «золото», манс. (Тав., Пел.) tarəń «олово, медь», хант. (Вах) lorńə и т. д. «медь», венг. arany «золото») и «железа» (морд. (Э, М) kšńi , мар. (Г) kərtńi , (Л, В) kürtńö , удм. kort , коми ke̮rt и т. д.) — но они представляют собой независимыезаимствования из иранских языков, произошедшие уже после распадафинно-угорского единства [Rédei 1986:71, 82]. По-видимому, таково же происхождение слов (фин. vaski «медь, латунь», саам. (Н.) væike «медь, латунь», морд. (Э) uśke , (М) uśkä «проволока», удм. ‑ veś в uzveś «олово, свинец», коми ‑ i̮ś в ozi̮ś «олово, свинец», манс. (С) atwəs и др. «свинец», хант. (Вах) wăγ и др. «железо, металл», венг. vas «железо», нен. (Т.) jeśe «железо, металл, деньги», энец. bese «тж», нган. basa «тж», сельк. (Таз) ke̮zi̮ «железо, металл», камас. baza «железо», мат. baze «тж»), привлекаемых обычно для прауральской реконструкции * waśke «металл; медь» [UEW:560—561]: они, видимо, были заимствованы как название металла вообще, в особенности — как предмета обмена, уже после распада уральской и финно-угорской общностей в отдельно существовавшие прибалтийско-финско-саамско-мордовский, пермский, угорский, самодийский праязыки из тохарского (пратохарского) — ср. тох. A wäs , B yasa «золото» (< ПИЕ * Hu̯es‑ «золото») [Janhunen 1983; Напольских 1989; Напольских 1994] (см. также раздел V). Относительно ещё одного «прафинно-угорского» названия металла — * wolnɜ «олово» (марийско-угорская параллель) [UEW:581] следует, во-первых, заметить, что этимология эта небезупречна с фонетической точки зрения: по полному отсутствию рефлексов праязыкового * w‑ (особенно в позиции перед *‑ o‑ ) в хантыйском, венгерском и диалектах мансийского (Пелым, Конда) языка она не имеет аналогов, при этом трудно отделить данный корень от названия того же металла в балто-славянских языках: др.-ц.-сл. олово «олово», лит. álvas «свинец» [Фасмер III:135], точнее — с возможным производным от того же индоевропейского корня * al-bho‑ «белый», но с расширением на *‑ n̥ (* al‑n̥‑ ) [15]. Учитывая указанную выше неточность марийско-угорского сопоставления, логичнее допустить самостоятельное происхождение (балто-славянское или иное индоевропейское заимствование) марийского (Г) βulnə , (Л, В) βulno «олово» и угорского * olɜn «олово» — тем более, что не исключено, что мы имеем здесь дело с очень древним миграционным культурным термином (см. [Moór 1952:78—79]). О заимствованном происхождении этого корня в угорских языках свидетельствует и то, что в них имеется и иной его вариант, с начальным * w‑ : манс. (Тав.) wōlėm «свинец» [UEW:899], — очевидно, результат повторного заимствования.