Владимир Напольских - Введение в историческую уралистику

Говоря о современных этносоциальных процессах у мордвы, следует иметь в виду, что, в силу языковой и этнической близости мокши и эрзи, того, что на протяжении длительного времени по отношению к тем и другим применяется единый экзоэтноним мордва , существует мордовская государственность, среди мордвы реально распространено своеобразное «двойственное» этническое самосознание, когда человек считает себя, с одной стороны, принадлежащим к «мордовскому народу», а с другой — к одному из его так называемых «субэтнических подразделений» (мокше или эрзе): по переписи 1959 года, когда учитывалась эта особенность, среди мордвы Мордовской АССР 178,3 тыс. человек показали себя по национальности «мокшанами», 164,8 тыс. — «эрзянами» и лишь 15 тыс. человек — «мордвой», по данным опроса 1973—1974 годов процент внутриэрзянских браков (к общему числу опрошенных) составлял на селе 40,2%, в городе — 20%, внутримокшанских — на селе — 52,6%, в городе — 20,9%, в то же время браки между мокшей и эрзей составляли на селе 0,8%, в городе — 4,5% от общего числа опрошенных. В связи с ростом интереса к национальной проблематике, подъёмом национального самосознания в конце 1980‑х — начале 1990‑х годов в мордовской среде довольно остро ставится вопрос о приоритете общемордовского или «отдельного», мокшанского и эрзянского самосознания, о том, следует ли продолжать использовать привнесённое извне имя мордва в качестве названия народа, или нужно перейти к официальному употреблению двух самоназваний, признав тем самым существование двух особых народов.

Сегодня мордва-мокша населяет в основном запад и центр Мордовии, а эрзя — восток (см. выше о формировании этнической территории мордвы), при этом большая часть эрзян (составляющих, как принято считать, около двух третей мордвы) живёт за пределами республики, в Пензенской, Ульяновской, Нижегородской, Самарской, Оренбургской областях, в республиках Татарстан и Башкортостан. Мокшане также живут в этих областях и республиках, иногда — в одних сёлах с эрзянами, но в целом за пределами Мордовии их меньше.

Помимо этих двух групп и охарактеризованных выше терюхан и каратаев следует упомянуть мордву-шокшу или (у некоторых авторов) теньгушевскую мордву , живущую на крайнем северо-западе Мордовии (около 15 тысяч человек в Теньгушевском и Торбеевском районах) и представляющую собой обособленную как в культурном, так и в языковом отношении мордовскую группу, изначально, возможно, близкую древнеэрзянскому массиву, давно живущую в русском и мокшанском окружении.

Самоназвание — Л marij , В mari , Г marə̑ — буквально означает «муж, мужчина» и является заимствованием из иранских языков, — ср. ав. mairya «молодой человек, юноша, член воинского союза», др.-перс. marīka «дружинник, стражник, член воинского союза», пехл. meräg «муж, молодой человек» и т. д.

Соседние народы называют марийцев другим именем: рус. черемис (вероятно — из чувашского), чув. śarmə̑s , тат. čirməš . Именно этот этноним довольно рано встречается в письменных источниках: в письме хазарского кагана Иосифа (X век) в ряду народов Поволжья, якобы подвластных хазарам, в форме c‑r‑mis , — и в русских летописях при рассказе о событиях начальной русской истории (составлен, очевидно, в XI веке) Черемисы названы рядом с мордвой среди народов, живущих по Оке — Средней Волге между Русью и Волжской Булгарией. Не исключено, что этот этноним зафиксирован и у Иордана (VI век) — в сильно искажённой форме Imniscaris , хотя более вероятно, что за этой формой кроется название летописной Мещеры (см. раздел о мордве). О происхождении этнонима * čermis высказывалось немало гипотез, наиболее вероятным представляется предположение о связи его с тюркским корнем * čer‑ «сражаться, воевать» (чув. śar «войско, армия» < тю. * čer(ig) «войско»). Выведение внешнего названия марийцев из тюркского корня в принципе согласуется с очень старыми и интенсивными связями марийцев с тюркскими народами Поволжья, марийский язык изобилует тюркизмами и является самым тюркизированным из финно-угорских языков.

Близость самоназвания марийцев mari(j) с названием мери (др.-рус. Меря ), жившей на территориях современных Ярославской, Ивановской, Костромской, на севере Владимирской, Московской, на востоке Тверской областей России, известной уже в самых ранних сообщениях русских летописей и окончательно обрусевшей, возможно, лишь в XVII веке, давно приводила исследователей к предположению об этноязыковой близости самих этих народов. Данное предположение было подкреплено анализом субстратной дорусской топонимии мерянского региона, проделанным М. Фасмером ещё в 30‑е годы XX века и вторично на более высоком уровне — А. К. Матвеевым в 90‑е годы: многие «мерянские» топоосновы объясняются только из марийского языка (например, гидроформант ‑ (е)нгирь / ‑ (е)нгерь < мар. eŋer «река»). В 70—80‑е годы А. К. Матвеевым был также выделен пласт дорусских субстратных гидронимов на ‑ (е)ньга на севере Европейской России (в основном в бассейне нижней Сухоны, Ваги, в верхнем течении Северной Двины — на территории обитания летописной Чуди заволочской ), язык создателей которых исследователь склонен был считать переходным от прибалтийско-финско-саамских к марийскому (о сложении этой группы в результате притока в Каргополье восточного, ананьинского населения см. в разделе о прибалтйских финнах). Таким образом, марийский язык, вероятно, действительно можно рассматривать как остаток некогда (в дорусское время) довольно широко распространённого в центре и на севере Европейской России массива родственных языков и диалектов, образующих особую группу финно-пермских языков, к которой мог принадлежать и язык мери.