Елена Данько - Китайский секрет

Тут мандарин еще раз проникся уважением к его учености, не зная, что д’Антреколль ничего не читал, а только повторяет ему слова, подслушанные на пристани и на площади перед кукольным театром. Мандарин позволил д’Антреколлю пойти в мастерские, но сам пошел вместе с ним.

Это были большие бараки, обнесенные забором, на окраине города. Там кипела работа. На одном дворе в больших чанах промывали као-лин и толкли пе-тун-тсе в порошок. Потом смешивали то и другое в больших ямах, выложенных камнем. Размешанное тесто раскатывали в пласты и уносили в подземные погреба. Там масса вылеживалась годами, становясь нежнее и мягче.

На другом дворе из массы делали посуду. Гончары сидели на скамейках и ногами крутили гончарные круги. Их ловкие руки лепили сосуды, вазы и чашки. Капли пота блестели на их смуглых спинах. Косы были завязаны в узлы на макушках. Ни один волосок, ни одна пылинка не должны были попасть в массу. Они могли испортить все дело.

Один рабочий придавал форму сосуда комку белой глины, другой подрезал ее ножом, третий обтачивал сосуд внутри, четвертый — снаружи, пятый полировал, шестой глазуровал, и так дальше.

Каждый сосуд проходил через руки семидесяти рабочих.

«Это удивительно, — писал в своем дневнике д’Антреколль, — как быстро и ловко передают они сосуды из рук в руки. Никто не делает лишних движений».

Глазурь, от которой фарфоровая посуда становилась гладкой и блестящей, была налита в большие чаны. Ее делали, растирая в порошок зеленоватый горный камень и размешивая порошок в воде. Маленькие сосуды окунались в чаны с глазурью, а большие вазы обдувались глазурной пылью. Глазуровщики дули в маленькие трубочки с чашечками на концах. В эти чашечки был положен глазурный порошок с водой. От дуновения он распылялся по стенкам вазы.

Д’Антреколлю казалось, что нет народа более прилежного и ловкого, чем китайцы.

— Я хочу сделать вам подарок, мой ученый друг, — сказал однажды мандарин, — вот четыре сокровища мудрых.

И он подал д’Антреколлю бумагу, кисточки, тушь и дощечку для растирания туши.

Бумага была тонкая, шелковистая. Кисточки были сделаны из волос хвоста самой пушистой лисицы. Тушь лежала в зеленой нефритовой коробочке, обернутая в кусочек шелка. В ее черную матовую поверхность была вделана маленькая жемчужина в знак того, что это самая лучшая, самая черная, драгоценная китайская тушь.

Дощечка была простая, белая, зато фарфоровый стаканчик, в котором стояли кисточки, сиял синим рисунком. На нем были нарисованы старые китаец и китаянка. Они сидели и улыбались. У их ног еще один старый китаец, одетый в детское платье, из-под которого торчали его длинные ноги, играл детской погремушкой. В корзине расцветали лилии.

— Мы любим, когда дети почитают родителей, — сказал мандарин. — Здесь нарисован китайский мудрец Лао-лай-тцзе. Когда ему было семьдесят лет, а отец и мать его были уже совсем старые, он одевался в детское платье и играл перед ними на полу, чтобы их позабавить. Тогда старикам казалось, что они всё еще молоды, что их сын всё еще малютка, и они были счастливы.

— Неужели это сделано человеческой рукой? — воскликнул д’Антреколль, восхищаясь яркосиним цветом рисунка и его нежными переливами под блестящей глазурью.

Мандарин засмеялся.

— Хотите посмотреть, как это делается? Пойдемте сейчас к нашим живописцам!

Д’Антреколль, конечно, согласился.

Живописцы сидели рядами на скамейках. Около них стояли чашки с красками и кисточками. Первый брал вазу, рисовал узор вокруг горлышка и передавал другому, тот рисовал горы, третий — людей, четвертый — цветы, пятый расцвечивал рисунок золотом.

Когда ваза доходила до конца ряда, она была уже вся расписана, а мастера уже передавали другую из рук в руки.

В углу на отдельной табуретке стояла большая ваза. Живописец обдувал ее серой краской из трубочки, как это делали глазуровщики. Потом ножичком он проскребал на сером белые узоры. Пылинки краски падали на лист бумаги, подложенный под вазу. Живописец бережно собирал их и опять пускал в дело.

— Эта серая краска после обжига станет яркосиней, — сказал мандарин, — мы делаем ее из серого камня — кобальта. Эта краска очень дорога, в два раза дороже золота. Она у нас — самая лучшая, поэтому мы бережем каждую пылинку.