Татьяна Щеглова - Устная история

Единых рецептов по выбору направления исследований не существует: они могут определяться как историческим прошлым населенного пункта или региона, где ведется работа, так и интересами создателей устных исторических источников. В каждом населенном пункте, и сельском и городском, имеется широкое поле деятельности для сбора устных свидетельств по историческим событиям, явлениям, процессам, участников которых можно проинтервьюировать. Но при этом надо помнить, что каждый регион имеет свою специфику исторических процессов, обусловленную этносоциальным развитием, формированием историко-культурных групп и сообществ, природно-географическими и экономическими факторами и т. д.

В связи с этим при выборе направлений исследования следует обратить внимание на популярный в современной практике и необходимый для устной истории методологический принцип регионализма. В России с ее огромными территориями, разными географическими, этнодемографическими, социально-экономическими условиями большое влияние на темпы, уровень, глубину исторических преобразований, на формы политической власти и общественного устройства оказывала региональная специфика. И в прошлом, и в настоящем отдельные регионы могут замедлить или ускорить те или иные общероссийские исторические процессы, придать тот или иной вид историческим событиям.

Региональный принцип наглядно реализуется во взаимодействии устной и социальной истории. В частности, развитие социальной стратификации советского общества закономерно шло в соответствии с партийно-государственной политикой на всей территории СССР. Однако процессы формирования и роль рабочего класса в Ивановской области с ее развитой текстильной промышленностью, в угледобывающей Кемеровской области, в аграрном Алтайском крае, оленеводческом Ямало-Ненецком округе или узбекской Самаркандской области имели особенности.

Иллюстрацией региональной специфики общероссийских процессов является отношение к раскулачиванию и интерпретация понятий «эксплуатация», «эксплуататор», «эксплуатируемый», «кулак», «бедняк». Советская политика раскулачивания имела общие для всех территорий закономерности, однако эти процессы различались как в разных регионах, так и на территории конкретного региона. Так, отдельные оценки, справедливые для Европейской России (например, Кубани), неприменимы к Сибири. В содержании «алтайских» (на территории Алтайского края) интервью о раскулачивании фактически отсутствует мотив «врага», в отличие от «россейских» (на территории Кубани). В частности, Я. Л. Писаревская, исследовавшая голод 1932–1933 гг. на Кубани, указывала, что все интервью делятся на две группы, и в одной из них «тема кулака-врага является основным лейтмотивом воспоминаний».

Причины формирования в лице кулака образа врага в Европейской России исследователи видят в том, что поощрение ненависти к кулаку (речи В. И. Ленина и И. В. Сталина, культивирование этой темы в советской прессе 1920-1930-х гг.) легли здесь на благоприятную почву: кулаки были тождественны помещикам (на Алтае отсутствовало крепостничество), выселенным из станиц на первой волне репрессий. Закрепил эту ненависть голод 1932–1933 гг., в котором власть обвинила кулаков как саботажников, настоящих «врагов народа», «тех, кто прятал хлеб, боясь колхозных поборов». (На Алтае масштабы голода были меньше.) В силу совершенно иной региональной социально-экономической ситуации информанты с Кубани создавали обезличенные (неперсонифицированные) образы кулака как укрывателя хлеба, злобного, бесчеловечного существа, готового ради каких-то непонятных интересов уморить голодом себя и свою семью, но не сдать хлеб. Базой для негативного образа кулака служила историческая традиция социального противостояния «помещик — крестьянин», «помещик — казак», а также совпадение по времени коллективизации, раскулачивания и голода. Именно поэтому даже после перестройки 1980-х гг. рассказчики с Кубани воспроизводили представления, «живыми свидетелями (и жертвами) которых они были».

Рассказчики с Алтая описывают ситуацию 1930-х гг. как отражавшую трудовой симбиоз крестьянской семьи и общества, десятилетиями существовавший в алтайской деревне. Алтайские информаторы в оценках «кулаков» изначально настроены более благожелательно, для них характерно социально-экономическое, менее политизированное содержание категории «кулак», они поименно перечисляют раскулаченных. Вспоминая своих деревенских кулаков, они более свободны от идеологии, спускаясь в сферу повседневности. На личные воспоминания и рефлексию наложили отпечаток атмосфера трудовой крестьянской семьи, привязанность респондентов в детстве к своей деревне, крестьянским бытовым и производственным традициям — всему, что определяло их мировоззрение и служило своего рода преградой идеологическому воздействию. В большей части интервью отсутствует деление односельчан на «врагов» и «друзей», «чужих» и «своих» и в целом «черно-белое» видение прошлых взаимоотношений [39] Щеглова Т. К. Деревня и крестьянство Алтайского края в XX веке. Устная история. Барнаул, 2008. С. 170. .