Руслан Баженов - Ампутация сознания, или Немного воска для ослиных ушей

Что же мы видим в обществе современном, гражданском? Вот формула, которую дал Андре Жид (вслед за Эрнестом Ренаном): «Чтобы иметь возможность свободно мыслить, надо иметь гарантию, что написанное не будет иметь последствий». Таким образом, вслед за знанием слово становится абсолютно автономным по отношению к морали [2] Современный католический философ Ж.Маритен, говоря о соблазне «чисто артистической морали», приводил пример: «В одно и то же время Жид с искренностью писал две маленькие книжечки - в одной из них он выражал преданнейшую любовь к Евангелию, в другой - проповедовал гомосексуализм». Сам Жид называл мораль «подчиненной дисциплиной Эстетики». .

Не будем спорить о сути высказывания Андре Жида, попробуем поговорить о его интерпретации Кара-Мурзой. Автор, видимо, считает, что мораль вытекает из боязни наказания, а это очень спорное утверждения. Таким образом, человек, который не говорит то, что он думает (так как его могут за это наказать), является не лицемером и трусом, а человеком высокоморальным, сознающим, что он несет ответственность за свои слова. Все не так просто. Моральные установки дают человеку возможность САМОСТОЯТЕЛЬНО осознавать последствия, которые могут повлечь за собой его слова. В идеале содержание произносимых им слов не должно зависеть от угрозы наказания. Это, конечно же, только в идеале, а в реальности общество и государство в той или иной степени регулирует «свободу слова» и должны ее регулировать. Но… смотря в каких областях и какими способами.

Что же предлагает Кара-Мурза? Ограничить свободу слова? А почему для других, а не для него? Почему сегодня современная капиталистическая Россия не ограничивает свободу слова автора рассматриваемой нами книги? Почему это плохо?

Кара-Мурза:

Как создавался «правильный» язык Запада? Из науки в идеологию, а затем и в обыденный язык пеpешли в огpомном количестве слова-«амебы», пpозpачные, не связанные с контекстом pеальной жизни. Они настолько не связаны с конкретной реальностью, что могут быть вставлены практически в любой контекст, сфера их применимости исключительно широка (возьмите, например, слово прогресс). Это слова, как бы не имеющие корней, не связанные с вещами (миром). Они делятся и pазмножаются, не пpивлекая к себе внимания, - и пожирают старые слова. Они кажутся никак не связанными между собой, но это обманчивое впечатление. Они связаны, как поплавки рыболовной сети - связи и сети не видно, но она ловит, запутывает наше представление о мире.

Против чего обращает свой гнев автор? Против обогащения языка? Естественно, что с развитием науки, с обогащением нашего представления о мире в язык приходят новые слова. И если они не обозначают конкретную вещь, это еще не значит, что без них можно обойтись. Автор зовет нас «назад в пещеры»? Трудно, конечно, в это поверить, но получается, что так. Вот, например, он обрушивается на слово «прогресс», называет его «словом-амёбой». А сам его употребляет здесь:

Все производные светлые мифы Запада (о присущей ему свободе и демократии, о быстром прогрессе и равновесии его рыночной экономики, об «экологичности» западной культуры и т.д.)

И здесь:

Таким образом, несмотря на существенный технический прогресс, который имел место в отрасли за десять лет, превращение большого государственного концерна в конгломерат частных предприятий привело к падению главного показателя эффективности более чем в 4 раза!

И здесь:

Речь идет о вытекающем из закона стоимости утверждении, будто та формация прогрессивнее, которая обеспечивает более высокую производительность труда.

И еще во многих, многих местах. Зачем же пользоваться словом, которое представляет из себя «ячейки сети», зачем «запутывать наше представление о мире»?

Ну, конечно же, автор делает это не специально, просто в публицистическом пылу он обрушивается на ни в чем не повинные слова, забывая, что это всего лишь инструменты. И топор не виноват в том, что им раскалывают черепа, вместо того чтобы валить деревья.

Неправильное, неуместное толкование такого рода слов вызвано, в первую очередь, индивидуальностью восприятия их каждым человеком. Для одного – словосочетание «восстановление духовных ценностей» будет означать восстановление церквей, а для другого – переоборудование их под музеи. И каждый будет считать другого лжецом или глупцом, неверно трактующим элементарные понятия.

Можно понять Сергея Георгиевича, когда он говорит о размывании смысловой оболочки слова, об утрате первоначального смысла, но опять же стоит спросить: а когда было не так? Когда такого рода слова и понятия трактовались всеми однозначно, одинаково? И не говорит ли такая однозначность в толковании какого-то нового понятия только о том, что слово еще не «обкатали» на практике, что оно не успело приобрести необходимый шлейф положительного и отрицательного опыта?