Макс Вебер - Избранное. Образ общества

Когда полтысячелетия спустя запоздалый исполнитель завета Диоклетиана Карл Великий снова восстановил единство Западной Римской империи [605], то совершилось это на строго натурально–хозяйственной основе. Кто прочтет инструкцию управляющим имениями (villici) – знаменитый Capitulare de villis, по обнаруженному в нем знанию дела и мелочности распоряжений напоминающий указы Фридриха Вильгельма I – тот найдет в нем самую яркую иллюстрацию тогдашнего положения вещей. Рядом с королем тут фигурирует и королева в качестве высшей инстанции: жена короля, его хозяйка дома, то есть его министр финансов. И это совершенно естественно: в этом «финансовом управлении» речь идет преимущественно о надобностях королевской кухни и домашнего хозяйства, которое тождественно с «государственным хозяйством». Тут перечисляется все, что должно быть доставлено инспекторами к королевскому двору: например, хлеб, мясо, ткани, удивительно большие количества мыла и т. д., – словом, все, в чем нуждается сам король с домочадцами и сотрапезниками и для обеспечения государственных потребностей, например, в лошадях и подводах для войны. Исчезло постоянное войско и получающее жалованье чиновничество и вместе с тем, само собой разумеется, и налог. Своих должностных лиц король кормит за своим столом или наделяет их землей; вооружающееся на собственные средства войско близко к тому, чтобы окончательно превратиться в рыцарское ополчение и тем самым в военное сословие рыцарей–землевладельцев. Но прекратился также и обмен между городами : нити обмена между живущими домашним хозяйством ячейками хозяйственной жизни были порваны, торговля вернулась на примитивную стадию и перешла в руки странствующих иноплеменных торговцев – греков и евреев.

Исчез город, – как особое административно–правовое понятие он вообще не известен эпохе Каролингов. Поместья – вот носители культуры, в том числе и монастыри; землевладельцы отправляют политические функции; самый крупный землевладелец, сам король – совершенный деревенский вахлак и неуч. Его дворцы (пфальцы) находятся в деревне, у него нет резиденции: это государь, который ради своего пропитания путешествует даже больше, чем современные монархи, так как живет тем, что переезжает из одного дворца в другой и потребляет там то, что для него припасено. Культура сделалась деревенской.

Круг экономического развития древнего мира завершился. По–видимому, погибла вся его духовная работа. С прекращением обмена рухнули блиставшие мрамором античные города и вместе с ними все заключавшиеся в них духовные богатства: искусство и литература, наука и изощренное античное торговое право. А при дворах поссессоров, помещиков и сеньоров еще не слышно даже и песни миннезингеров. Невольную грусть наводит на нас это зрелище того, как цивилизация, видимо близившаяся к зениту своего развития, рушится, потеряв свою материальную основу. Но что видим мы среди этого могучего процесса? В глубинах общества совершились и должны были совершиться коренные, органические изменения, по существу представлявшие собою могучий целительный процесс. Семейный очаг и частная собственность были возвращены несвободной массе; эти несвободные постепенно опять перешли из положения «говорящего инвентаря» в круг людей, семейное существование которых торжествующее христианство оградило прочными нравственными гарантиями. Уже законы, изданные в последние годы империи в защиту крестьян, признают в дотоле невиданной мере неразрывность семейных уз несвободных людей. Правда, часть свободного населения подпала фактической крепостной зависимости* а утонченно образованная аристократия древнего мира опустилась до варварского состояния. Натурально–хозяйственная основа, возникшая благодаря громадной роли несвободного труда в истории развития античной культуры, на первых порах все только разрасталась по мере того, как рабовладение увеличивало имущественное неравенство; а когда политический центр тяжести был перенесен с берегов на континент, и прекратился подвоз людей, то установился строй, весьма близкий к феодализму, был подорван обмен, образовывавший первоначально лишь надстройку, опиравшуюся на натурально–хозяйственную основу. Так рассеялась все более и более редевшая пелена античной культуры, и духовная жизнь западного человечества погрузилась в долгую ночь. Но это падение напоминает того великана эллинской мифологии, который набирался новой силы, когда отдыхал на лоне матери–земли. Чуждой, конечно, показалась бы древним классикам окружающая обстановка, если бы кто–нибудь из них воскрес из своих пергаментов в эпоху Каролингов и выглянул на свет из монастырской кельи: на него бы повеяло навозом со двора владельца крепостных. Но они спали временным сном, как и сама культура, на лоне нового деревенского хозяйственного быта. И не песнь миннезингеров, и не турнир феодального рыцарства пробудил их от сна. Лишь когда на основе свободного разделения труда и обмена в средние века вновь возник город, когда затем переход к народному хозяйству подготовил гражданскую свободу и ниспроверг внешние и внутренние авторитеты, тяготевшие над средними веками, тогда древний великан поднялся с новой силой и вместе с собой явил свету также и духовные сокровища древнего мира, заложившие основы современной гражданской культуры.