Ричард Прам - Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих

Поиск ответа на эти вопросы поможет нам по-новому взглянуть на процесс эволюционной радиации, то есть диверсификации между видами. В эволюционной биологии адаптивная радиация – это процесс, в ходе которого от единого общего предка под действием естественного отбора возникает множество разных видов с большим разнообразием экологических и анатомических особенностей. Каноническим примером адаптивной радиации является поразительное разнообразие дарвиновых вьюрков ( Geospizinae ) на Галапагосских островах. В этой главе, однако, мы будем рассматривать другой эволюционный процесс – эстетическую радиацию и в качестве примера возьмем иную, неотропическую группу птиц – манакинов. Эстетическая радиация – это процесс [93]диверсификации [94]и усложнения, который берет свое начало от единого общего предка и протекает под действием эстетического отбора, а именно выбора полового партнера. Эстетическая радиация допускает адаптивный половой отбор, но также включает и арбитрарный выбор полового партнера на основе одной только эстетической привлекательности, со всеми его зачастую драматичными коэволюционными последствиями.

Чтобы применить научный подход к изучению красоты, нам придется покинуть музеи и лаборатории и заняться полевыми исследованиями. К счастью, мое юношеское увлечение бердвотчингом должным образом подготовило меня к проведению естественно-научных исследований птиц в полевых условиях. Со вторым ключевым элементом науки об изучении красоты – филогенетикой – я познакомился, когда учился в Гарвардском университете. Мое погружение в формальные орнитологические исследования началось осенью 1979 года на семинаре для первокурсников «Биогеография южноамериканских птиц», который вел доктор Реймонд Пейнтер-младший, куратор коллекции птиц в Музее сравнительной зоологии. Доктор Пейнтер ввел меня в интеллектуальную магию естественно-научных музеев. На пятом этаже огромного старинного кирпичного здания, где располагался отдел птиц, в нескольких комнатах хранилась научная коллекция из сотен тысяч экземпляров птиц. Музей сравнительной зоологии стал моим интеллектуальным домом на все время моего студенчества. Я проводил бессчетные часы среди этих птичьих коллекций, занимаясь библиографической работой или выполняя кураторские обязанности в помощь Пейнтеру, и неизменно благоухал нафталином.

Сам доктор Пейнтер по своему умственному складу был слишком консервативен и осторожен, чтобы заинтересоваться новым революционным направлением науки – филогенетикой. Однако вскоре я обнаружил, что новейшие филогенетические концепции и методы жарко обсуждаются чуть ниже, в Ромеровской библиотеке, на еженедельных собраниях Дискуссионной группы по биогеографии и систематике [95]. Сейчас я понимаю, что то время в Гарварде было золотым веком для филогенетики. Окончив учебу, многие участники этой «революционной ячейки», заседавшей в Ромеровской библиотеке, понесли новые идеи в мир и сделали множество фундаментальных открытий, благодаря которым изучение филогении снова стало важнейшим направлением эволюционной биологии.

Эти еженедельные заседания в начале 1980-х годов оказали глубочайшее влияние и на мою собственную работу. Возможности филогенетических методов захватили меня, и мне страстно хотелось заняться реконструкцией древа семейств птиц. В качестве дипломного проекта я работал над филогенией и биогеографией туканов и бородастиков. Трудясь за столом, который я обустроил себе у подножия исполинского скелета вымершего моа в комнате 507, расположенной в отделе коллекции птиц, я с восторгом рассматривал оперение туканов и анализировал скелетные признаки [96], выстраивая свою первую филогению. Я счастлив сказать, что с тех самых пор моя работа всегда была связана с лучшими в мире коллекциями птиц. Только вот нафталином от меня больше не пахнет [97].

Готовясь к выпуску из университета, я начал задумываться, чем же заняться дальше и где подыскивать исследовательскую программу, в которой нашлось бы применение одновременно и моим навыкам наблюдения за птицами, и моему новому страстному увлечению филогенией птиц. Еще до поступления в магистратуру я мечтал попасть в Южную Америку и увидеть там вживую тех птиц, которых я уже знал по тушкам в коллекционных шкафах Музея сравнительной зоологии. (В то время существовало очень мало определителей тропических птиц, поэтому перебирание тушек в музейных коллекциях оказалось лучшим способом познакомиться с южноамериканскими видами, прежде чем встретиться с ними в природе.) Меня тогда очень заинтересовала работа гарвардского аспиранта Джонатана Коддингтона [98], который использовал филогению пауков для проверки гипотезы об эволюции поведения, связанного с плетением круговых ловчих сетей, и мне хотелось подобным же образом применить филогению для изучения эволюции поведения птиц.