Ричард Прам - Эволюция красоты. Как дарвиновская теория полового отбора объясняет животный мир – и нас самих

В 1990 году на выручку пошатнувшемуся принципу гандикапа пришел Алан Грейфен из Оксфорда [46]. Ставки были высоки: на кону стояла вся неоуоллесовская парадигма полового отбора. Разумеется, Грейфен был вынужден принять во внимание доводы Киркпатрика, опровергающие принцип гандикапа в том виде, в каком он был сформулирован Захави. Однако Грейфен математически показал, что нелинейные отношения между ценой декоративного признака и качеством особи могут спасти эту теорию. Иными словами, если самцы низкого качества платят более высокую цену за приобретение или проявление привлекательного признака по сравнению с тем, что платят самцы высокого качества, то гандикап может эволюционировать. И если гандикап сродни испытанию [47], то – по предположению Грейфена – качественным самцам это испытание дается легче. То есть единственный способ поправить принцип гандикапа состоит в том, чтобы его нарушить.

Наметив путь для спасения идеи гандикапа, Грейфен затем задается вопросом, какую именно из двух правдоподобных эволюционных альтернатив нам следует выбрать – гандикап Захави или убегание Фишера, дополнительно обоснованное Ланде и Киркпатриком:

«Согласно принципу гандикапа ‹…› есть гармония и смысл в направлении и форме полового отбора. ‹…› Это противоречит фишеровскому процессу, в котором форма сигнала более или менее произвольна и, подвергнется ли вид отбору убегания, во многом лишь вопрос случайности» [48].

В лучших уоллесовских традициях Грейфен сразу поддержал утешительные «гармонию и смысл» адаптации в противовес нервирующей непредсказуемости эстетического дарвинизма. А затем он нанес решающий удар: «Принимать процесс Фишера – Ланде в качестве объяснения полового отбора без обильных доказательств методологически безнравственно» [49].

Признаться, я ни разу не слышал, чтобы в каком-нибудь современном научном споре на оппонирующую сторону вешали ярлык безнравственности , даже если речь идет о холодном слиянии атомных ядер! Конечно, в данном случае мы имеем дело не с обычной, повседневной дискуссией. Преувеличенная резкость Грейфена, так сильно напоминающая морализаторский тон Сент-Джорджа Майварта, выдает истинный интеллектуальный накал дебатов и то, как много в них поставлено на карту. Действительно опасная идея Дарвина – эстетическая эволюция – несет в себе такую угрозу для адаптационизма, что ее просто необходимо заклеймить как безнравственную. Примерно через столетие после того, как Уоллес выступил защитником идейной чистоты дарвинизма, Грейфен с не меньшей настойчивостью попытался выиграть тот же спор.

Надо сказать, что аргументация Грейфена имела отклик. Хотя личный интеллектуальный комфорт – не самый надежный критерий истины, многие люди, включая ученых, действительно предпочитают верить, что мир исполнен «гармонии и смысла». Поэтому, хотя Грейфену удалось лишь показать, что принцип гандикапа теоретически может работать при определенных условиях, он все же настолько подорвал доверие к теории Фишера, что большинство биологов-эволюционистов пришли к выводу: принцип гандикапа не только может, но и должен работать – всегда и повсеместно. Если поддержка альтернативной гипотезы «безнравственна», то выбора, по сути, не остается. Теория адаптивного полового отбора возобладала и продолжает доминировать в научных рассуждениях до сих пор.

В отличие от интеллектуального стиля Захави и Фишера, Грейфен писал, что «фишеровская идея чересчур уж умна» [50]и «основанные на фактах усилия Захави восторжествуют». Такое противопоставление ума фактам тоже вписывается в сюжет, где сторонники фишеровского арбитрарного полового отбора выглядят заумными математиками, не имеющими ни малейшего представления о живой природе, тогда как адаптационисты – защитники принципа гандикапа – предстают «солью земли» всей естественной истории. Мэтт Ридли в своей книге «Красная королева», опубликованной в 1993 году, придает этому различию особую наглядность:

«Раскол между сторонниками Фишера и “хороших генов” стал заметен в 1970-х годах, когда сам факт выбора полового партнера самками уже был установлен, ко всеобщему удовлетворению. Те, кто имел большую склонность к теоретическим или математическим изысканиям, – бледные, эксцентричные типы, словно пуповиной привязанные к своим компьютерам, – становились по большей части фишерианцами. А полевые биологи и натуралисты – бородатые, в свитерах и сапогах – постепенно переходили в лагерь “хороших генов”» [51].