Александр Никонов - Венец творения в интерьере мироздания

«Разве может человек сначала создавать другого человека, а затем становиться его палачом?» — возмущается английская журналистка Кэти Грант. Для нее оплодотворенная в пробирке яйцеклетка — уже человек!

Безумие. Чистое безумие…

Цивилизация породила гуманизм. Теперь этот гуманизм, переродившийся в идиотию, рискует погубить цивилизацию.

… Как видите, без нравственной модернизации нам все-таки не обойтись, если мы хотим выжить. А для этого надо распрощаться с прежними парадигмами — в частности, с религиозной иллюзией об абсолютной ценности человеческой жизни — и перейти на платформу относительности, как мы сделали это в физике и экономике.

Иного выхода нет.

Логика выживания говорит нам, что выжить можно, только вмешиваясь в то, что ранее считалось сакральным, — основы основ человека, его гены. Поскольку они — всего лишь часть конструкции носителя. А человек — это не носитель, это нечто другое.

Если вы уже сделали свой выбор головой, но не эмоциями, я сейчас помогу вам сделать и эмоциональный выбор. И для этого нарисую две картинки. Сами выберите их них ту, которая вам нравится. А уж какая из них соответствует новой нравственной парадигме, а какая старой, вы разберетесь без труда.

Противники эвтаназии любят говорить, что пытаемые невыносимой раковой болью люди просто хотят снять с себя грех самоубийства и возложить его на врача.

— Пусть они сами покончат жизнь самоубийством! — говорят они. — Это не запрещено.

Отсюда первая картинка…

Наркотики уже не помогали унять боль, пациент улучил момент, сбежал от своих врачей-палачей, дополз до окна ракового корпуса и выбросился вниз с четвертого этажа. Выжил! Его выписали умирать домой, где он, отправив родственников в магазин, в промежутке между болевыми приступами зарядил двустволку, приставил стволы к голове, снял носок и большим пальцем ноги спустил курок. Голову снесло. Осколки черепа, кровь и мозги вылетели на стену. Хоронили его в закрытом гробу.

А вот вторая картинка… Ее нарисует корреспондент психологического журнала «Пси-фактор» Алла Авилова, которая присутствовала на процедуре цивилизованной эвтаназии в Люксембурге (вот, кстати, еще одна страна, легализовавшая эвтаназию, о которой мы из-за ее крохотности даже не упомянули). Она рассказывает:

«…Ханс. Восемьдесят четыре года, неоперабельный рак в последней фазе. Он сократил свою жизнь эвтаназией на одну-две недели — это было время, которое ему еще оставалось, согласно последнему прогнозу его врача. Если бы он этого не сделал, его бы ожидали одна-две недели борьбы с невыносимой болью, против которой стали все хуже помогать самые сильные средства. Есть Ханс мог с трудом, с постели уже не вставал. Продления такой жизни таблетками и инъекциями он не захотел…

Он сообщил о своем желании эвтаназии близким, а затем официально заявил об этом своему домашнему врачу. Последовала установленная законом процедура, которая должна предшествовать осуществлению эвтаназии, после чего был назначен ее день и час. Все происходило в доме Ханса. По его приглашению там собрались самые близкие для него люди. Я была одной из них. Сначала каждый из нас по очереди зашел к Хансу в спальню, чтобы проститься с ним один на один — так он захотел. Потом мы пришли к нему в спальню все вместе и сели на стулья, расставленные вокруг его постели.

У изголовья Ханса были его жена и старший сын. Он взял каждого из них за руку. Все присутствующие тоже дали руки друг другу, и так Ханс оказался в кольце близких. Слов уже никто больше не произносил. Прозвучала любимая музыка Ханса, которую мы прослушали все вместе, большинство — со слезами на глазах. Ханс смотрел на нас с полуулыбкой, в глазах — грусть, но не страх. Музыка отзвучала, и в спальню Ханса вошел его домашний врач, который дожидался этого момента в гостиной. Как полагается, он объяснил, что сделает два укола: один — с сильнодействующим снотворным, другой — останавливающий деятельность мышц, а значит, и сердца. После первого укола была пара минут, когда Ханс взглядом последний раз простился с нами — все та же полуулыбка, которой не забыть. Его глаза закрылись, и, удостоверившись, что Ханс находится в глубоком сне, врач сделал ему второй укол.

Когда Ханса не стало, внимание собравшихся в доме Ханса переключилось на его жену.

Оно было ей очень нужно, и оно ей помогло. Я не помню ничего, что хоть как-то показалось мне антигуманным. Я видела очень гуманное расставание человека с жизнью: добровольное и светлое расставание измученного болью старого человека с его необратимо угасающей жизнью».