Хал Хеллман - Великие противостояния в науке. Десять самых захватывающих диспутов

Возможно, если бы Галилей не начал писать «Диалог», так бы и произошло. Однако, видя, что уже было сделано, он продолжил труды предшественников и свершил задуманное. Почему его книга потревожила осиное гнездо, в то время как трактат Коперника остался незамеченным? Главной проблемой работы Коперника, как я уже предположил ранее, являлась ее плохая «упаковка». «Диалог» Галилея был совсем другим. Конечно, трактат не был простым, но он был понятным, живым и в высшей степени читабельным.

Есть еще одно интересное пояснение, которое проливает свет на положение дел с книгой Галилея. Во времена расцвета Римской Империи в интеллектуальных беседах и трактатах использовался греческий, а латынь была разговорным, народным языком. Во времена же Коперника и Галилея многие ученые были связаны с Римской католической церковью и писали свои работы на латыни, а разговорным языком был итальянский. Галилей написал «Диалог» на итальянском, что означало, что он мог быть, и на самом деле был, широко читаемым и обсуждаемым. В отличие от «О вращениях небесных сфер» (De Revolutionibus Orbium Coelestium) Коперника, «Диалог» Галилея вызвал сенсацию, и церковь, естественно, не могла этот факт игнорировать.

«Диалог» Галилея существует в разных переводах, каждый из которых передает те или иные оттенки, которые ученый пытался придать своему труду. Произведение представляет собой серию бесед, происходящих на протяжении четырех дней. В них принимают участие три человека: Сальвиати, Сагредо и Симпличио. Сальвиати, названный в честь старого друга ученого, скончавшегося в 1614 году, говорит от имени Галилея. Сальвиати был хозяином великолепной виллы с видом на Арно, где в 1612 году Галилей проводил свои наблюдения за пятнами на Солнце. Сальвиати также разделял увлечение Галилео бурлескной поэзией и комедией-буффонадой («низкой» комедией).

Сагредо, названный в честь другого умершего друга Галилея, является умным, справедливым судьей в спорах «Диалога», человеком знатным и очень светским. В молодости Галилей, хотя и относился к работе очень серьезно, был не прочь весело провести время. Существуют свидетельства его участия в бурных вечеринках, устраиваемых в поместье Сагредо на Бренте.

Третий участник «Диалога» — Симпличио (от итал. «простак». По другой версии, один из комментаторов Аристотеля, оппонент Галилея. — Примеч. пер.), собирательный образ всех противников Галилея, с которыми он сталкивался на длинной дороге научных открытий. С помощью образа Симпличио Галилей впервые применил технику построения аргументов оппонентов. К их возражениям ученый добавляет некоторые свои доводы, о которых его противники никогда и не думали, а затем разрушает их сильными аргументами и сокрушительной сатирой.

Например, слова Симпличио отражают распространенное убеждение того времени, что «раз небесные тела, т.е. Солнце, Луна и другие звезды, устроены только для служения Земле, то для достижения своей цели им не нужно ничего иного, кроме движения и света».

«Что же, — спрашивает Сагредо, — природа создала и привела в движение также громаднейшие и благороднейшие небесные тела, непреходящие, бессмертные и божественные, только для служения Земле, преходящей, бренной и смертной? На служение тому, что вы называете подонками мира, помойной ямой всяческих нечистот?»

Искусное парирование. Затем, нанося окончательный удар, Сагредо добавляет: «Я не могу себе представить, как и чем приложение Луны или Солнца к Земле для производства зарождения будет отличаться от помещения рядом с невестой мраморной статуи и ожидания от такого соединения потомства» {15} 15 Galilei, 1632 (de Santillana translation), p. 70. .

По поводу абсолютного доверия его противников к классическим текстам, особенно трудам Аристотеля, Сагредо замечает: «Однако, дорогой синьор Симпличио, если отрывки, разбросанные то тут, то там, не наскучивают вам и если вы думаете выжать сок путем соединений и сопоставлений разных частиц, то уверяю вас, что то же самое, что вы и другие храбрые философы делаете с текстами Аристотеля, я сделаю со стихами Вергилия и Овидия и, составляя из них центоны, объясню ими все поступки людей и тайны природы. Но зачем мне говорить о Вергилии и Овидии? У меня есть книжечка гораздо более краткая, чем книги Аристотеля и Овидия; в ней содержатся все науки, и после очень недолгого изучения можно составить о ней совершеннейшее представление: это алфавит» {16} 16 Ibid., pp. 121–122. .