Мария Боброва - Марк Твен

Будучи редактором больших литературных журналов, Гоуэлс активно пропагандировал рассказы, очерки, книги Марка Твена: на каждую написанную Марком Твеном книгу появлялась хвалебная статья Гоуэлса в редактируемых им журналах (причем похвалы касались чаще всего несущественных сторон творчества Марка Твена). Гоуэлс вводил Марка Твена в бостонские литературные круги (где Твен оставался чужаком). Как редактор Гоуэлс педантично и старательно втискивал стиль «буйного юмориста тихоокеанских склонов» в прокрустово ложе буржуазной «благонамеренной» литературы, внушал Твену, что тот велик в «глубине комического» (не больше), и недооценивал политическую силу его произведений.

Забавна одна черточка во взаимоотношениях двух друзей: с течением времени суждения Гоуэлса стали для Твена прелюдией того, как встретит буржуазная критика его новое произведение. Но так держал себя зрелый Твен. В юности он больше считался с мнением Гоуэлса, но слепо никогда не шел за ним. Буржуазные литературоведы любят ссылаться на одно письмо Твена к Гоуэлсу, которое якобы свидетельствует, что Твен целиком зависел от своего друга. Так ли это? Переписка между писателями относится к периоду издания «Приключений Тома Сойера».

«Это наилучшая детская история, которую я когда-либо читал», — писал Гоуэлс Твену [244]. При чтении рукописи романа Гоуэлс испещрил ее своими пометками. Вот как к ним отнесся Твен:

«Хартфорд, 18 января 1876 года.

…Не было еще на свете человека, столь признательного другому, как я вам позавчера, когда я принялся за утомительную и противную работу по окончательной проверке «Тома Сойера» и нашел, раскрыв рукопись, ваши карандашные пометки, испещрившие ее всю. Это было великолепно и облегчило всю работу… Я уменьшил мальчишечью драку до размеров краткого параграфа, я окончательно решил сократить речь в воскресной школе, сведя ее к первым двум фразам, не оставив никакой сатиры, потому что книга предназначалась для мальчиков и девочек, и смягчал всякие непристойности до тех пор, пока не решил, что они не могут задеть» [245].

И дальше в этом письме есть интересный абзац. Твен столь старательно вычищает из детской книги всякие вольности, что начинает беспокоиться даже по поводу тех выражений, которые его придирчивые редакторы не заметили. Например, его заботит выражение Гека в рассказе о рьяности вдовы и ее слуг, которые желают сделать из него приличного мальчика: «и они причесывали меня до черта».

«Когда я читал это мистрис Клеменс, — продолжает Твен, — она не сделала никакого замечания, в другое время я нашел случай прочесть эту главу ее тете и ее матери (обе, как говорится, верноподданные царства небесного), и они это пропустили. Я был рад, потому что это самая естественная фраза в мире в устах мальчика (а он имеет некоторые привилегии слова в книге); затем я видел, что и вы пропустили это, не протестуя; и я рад, рад и боюсь: может быть, вы недоглядели? А? Пристойно ли это? С тех пор как книга, по вашему и общему признанию, предназначается для мальчиков и девочек, это ругательное слово немного меня беспокоит» [246].

Гоуэлс ответил, что фразы Гека он не заметил: она прозвучала привычно для его «западного» уха, но что в романе ругательства необязательны. Твен изменил фразу на «они причесывали меня до ужаса».

Письмо Твена весьма показательно. Оно свидетельствует о том, что Твен соглашался с Гоуэлсом тогда, когда суждения Гоуэлса совпадали с его собственными.

Марк Твен готов был терпеть даже старух богомолок в роли редакторов «Тома Сойера», отнестись к своему тексту более придирчиво, чем Гоуэлс, только потому, что с педагогической точки зрения рукопись требовала исправлений. Нельзя засорять детскую книгу ругательствами или преподносить детям непонятную сатирическую речь. Руководясь этими соображениями, Марк Твен позволял Гоуэлсу исправлять в гранках роман «Принц и нищий», — те места, которые были «слишком крепким молоком для детей».

Однако Твен далеко не всегда считался с Гоуэлсом, и в письмах последнего порою звучит плохо скрываемое раздражение по поводу того, что Твен часто упорно отстаивает свои красочные и выразительные словечки.

Причастность жены Твена Оливии Клеменс к его литературному труду вызывала много разноречивых мнений и даже споров у американских литературоведов. Некоторые из них (например, Брукс, Вагенкехт, Э. Синклер) делали из этого литературную проблему. В свете того, что нами уже сказано о взаимоотношениях Твена и Гоуэлса, роль Оливии Клеменс не следует преувеличивать: она незначительна. Привычка проверять на слушателе написанное, прежде чем напечатать, сложилась у Твена в начале его литературной деятельности. Перед тем как напечатать, Твен читал «Простаков» миссис Фербенкс, «Закаленные» до напечатания были одобрены Джо Гудменом, рукопись «Янки» была дана на прочтение Стедману. Гоуэлс также был бессменным «литературным советником» Твена. Оливия Клеменс не была редактором Марка Твена, но всегда была его слушательницей.