Мария Боброва - Марк Твен

Смех Марка Твена — гуманный. Драгоценная способность Твена видеть комическое в поведении человека создает жизнерадостное мироощущение, — «полноту бытия», как говорил сам писатель. Твеновский смех заставляет человека почувствовать уверенность в своих силах, помогает осознать свое человеческое достоинство, развивает наблюдательность, меткость и остроту суждений — способствует рождению мыслящего человека. Самая главная функция смеха Марка Твена — смех — оружие в борьбе — выявится в процессе созревания мастерства Твена-сатирика.

Ранняя сатира Марка Твена качественно отличается от сатиры Твена-памфлетиста 80-х и 900-х годов. Молодой Твен ядовито высмеивает отрицательные явления жизни, но сам часто воспринимает их как случайные; ему еще не хватает жизненного опыта, недостает системы воззрений. Вот почему ранняя сатира Твена не обладает той силой, которая появится у писателя к концу века. Для того чтобы эта сила вызрела, он должен был вместе со своей страной, со своим народом пережить горчайшие разочарования, накопить ненависть, опыт и уверенность в своей правоте.

Свежесть и оригинальность литературной формы — главные достоинства стиля молодого Марка Твена. Мир ему кажется бесконечно разнообразным и широким, писателю хочется запечатлеть свои наблюдения в самых различных литературных формах. В заметках, зарисовках, мелких юморесках, очерках, статьях, фельетонах, «письмах», в рассказах Марком Твеном представлен противоречивый, богатый событиями мир — послевоенная Америка. Многообразие этих жанров давало Марку Твену возможность изобразить жизнь страны в различных аспектах.

Универсальной, но довольно аморфной литературной формой в то время были «письма», в которых американские журналисты передавали свои впечатления, мало заботясь об отборе материала. Под руками Марка Твена «письма» постепенно теряют свой расплывчатый характер и превращаются в полурассказ, в полустатью — в произведение, которое, с одной стороны, характеризует индивидуальную судьбу человека (в «письмах» Твена много ярких характеров), с другой — дают общую картину жизни страны. Определяется и специфика очерка. Марк Твен превращает очерк в повествование о реальных фактах, событиях и людях, поразивших воображение писателя.

Претерпел изменения и рассказ. Начиная с Эдгара По для американского рассказа было характерно конструктивное единство (отсутствие параллельных мотивов, побочных эпизодов, отступлений и т. д.), наличие основного эффекта и сильный финал. Тон главным образом серьезный. Если и была ирония, то в сочетании с лиризмом, сентиментальностью (Ирвинг).

Твен начал создание своих веселых озорных рассказов с анекдотов, пародий и мистификаций; разрушил внешнюю конструктивную целостность рассказа («Прыгающая лягушка»); сделал предметом внимания не размеренно-логический ход явлений, а нелепости, несообразности и экстравагантности.

Художественное своеобразие твеновских рассказов объяснялось их социальным содержанием, а не «эксцентрическим складом ума» писателя [123]. Твену нужно было заставить своего читателя думать, остро чувствовать, переживать, радоваться, печалиться, хохотать, ненавидеть, отвергать, принимать.

Какое человеческое лицо мгновенно не расцветет улыбкой от фразы, которая начинается в эпически-спокойном, «повествовательном» тоне, а на самом деле комически нелепой.

«Первым делом бог сотворил идиотов. Это для практики. Затем…» Обыгрывание абсурда, нелепости у Твена не только веселит — оно создает эмоциональную близость между юмористом и читателем. Оно — залог дружеского собеседования, которое состоится между ними. Художественные средства Твен заставляет служить одной мысли, но преподносит ее с максимальным разнообразием. Так, в «Важной переписке» представлены попы с разными склонностями и характерами. Но все они — служители не бога, а мамоны.

В рассказе «Как меня выбирали в губернаторы» герой подвергается самым неожиданным, разнообразным обвинениям и злоключениям, но все они носят характер политической дискредитации, организованной партией противника.

Ранним рассказом Марка Твена еще недостает точности, четкости и экономной выразительности. Но в них есть живость и красочность языка (например, жаргон «преподобного» Хокса или патетический слог наивного китайца-иммигранта), а самое главное то, что читатель видит описываемое.

В старости, вспоминая свои ранние «комические лекции», Твен рассказывает о том, как он их готовил. Он записывал начальные фразы отдельных абзацев, но на эстраде путал последовательность этих фраз, а однажды и вовсе потерял запись, обнаружив это перед самым выходом на эстраду. Тут его осенило — он набросал шесть карандашных рисунков, соответствовавших шести начальным абзацам лекций. И все пошло прекрасно. Слов не нужно было искать, в памяти вызывалась нужная картина, а слова приходили сами [124]. Читатель рассказов Марка Твена видит, как развеваются полы сутан «отцов церкви», устремляющихся на биржу, как китаец выплевывает на панель выбитые зубы и обломки кирпича, как кандидата в губернаторы, поднявшегося на трибуну, окружают «девять малышей всех цветов кожи» и все кричат: «Папа!»