Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

А?

Как-то саратовский художник поделился бедою: он написал по заказу управления культуры большое полотно «Встреча М. А. Суслова с земляками», а может выйти беда.

Художник, как и положено, с бородою, был выпивши, дело было в его мастерской. Вот смотри, — сказал он и отдёрнул занавесочку. У крыльца новенького дома, надо понимать, правления колхоза, собрались весёлые нарядные люди. Здесь были и почтенные бородатые старики, и пионеры с пионерками, и зрелые механизаторы, и улыбчивые доярки. Всё обращалось ликами в центр полотна, где высилась до боли известная тогда советским людям фигура вешалки с лицом ящерицы. Вешалке-ящерице подносились хлеб-соль и цветы, и она улыбалась, словно перед тем, как молниеносно слизнуть окружающих, как мошку.

Мы молча покачивались у полотна. Я был тоже выпивши и спросил:

— С натуры писал?

Художник даже не обиделся. Он ткнул пальцем рядом с Сусловым:

— Вот. А его уже нет. А нашего тоже ещё нет, а?

Я уразумел, что фигура вблизи ящерицы с хлебосольной улыбкой на толстом лице, это наш бывший первый секретарь Шибаев. А нынешнего секретаря на полотне нет, и как он воспримет это, неизвестно. А если нового поместить вместо прежнего, будет нарушена историческая правда, да и Шибаев теперь в Москве на высоком месте.

— А ты обоих нарисуй.

— Оба обидятся.

Дальнейшей судьбы полотна я не знаю.

В 20-е годы, в разгар, как тогда говорилось, нэпа, в прессе стали обличать накопительство, страсть к приобретению вещей. Присоединились писатели. Маяковский. Ладно. При всей, скажем, небедности, он не был барахольщиком. А рассказ, который так и называется «Вещи», пронизанный желчным укором тёмной бабе, погубившей мужа в погоне за барахлом, написал, естественно, не кто-нибудь, но Валентин Катаев.

А в другое, позднейшее время, словечко «вещизм» изобрёл и пустил в дело, если не ошибаюсь, опять-таки не кто-нибудь, а Евгений Евтушенко.

«Белеет парус одинокий» прежде Лермонтова пришло из повести Катаева не только в моё, но, думаю, в детство многих тогдашних советских детей, посещавших специализированные детские библиотеки. Я не помню, чтобы особенно предлагали классику, в том числе стихи. Зато очень хорошо помню, как даже не навязывали, а просто обязывали брать книги по программе и, сдавая книгу, надо было изложить содержание. Лишь после этого допускали к книгам иным. Я, например, просил исторические книги, про путешествия; возникало и слово «приключения», но не «детектив». Слово было запретным не только в детской библиотеке № 1 имени Пушкина. Однако я отвлёкся, я хотел о названиях.

В советской литературе, в общем-то, сделалось штампом назвать книгу поэтической строкой классика, прежде всего Пушкина. Произведению придавалась с порога столь требуемая выспренность. Особенно шло это романам на историко-революционную тематику. Строка классика задавала повествованию, в котором люди прятали, переносили, снова прятали оружие, а затем из него стреляли по городовым, солдатам и ренегатам, романтический характер. Поэтому ветер, чёлн, парус и прочие атрибуты романтической поэзии стали усиленно растаскиваться советскими прозаиками. Если не ошибаюсь, Катаев здесь был если не первым, то одним из первых, что ещё раз подтверждает его феноменальное чутьё.

Песня о шахтёре

(муз. Вал. Кручинина, сл. Павла Германа, 1927)

И тот, и другой написали немало, и совсем иных песен, скажем, Кручинин автор знаменитой цыганской «И льётся песня».

Очень смешно, когда в современных «романсах» (чудовищных, вроде текстов Куллэ о хрусте французской булки, украденной у М. Кузмина) певец или певица обращается к женщине или мужчине, любимым, на вы, прямо-таки великосветски. Страшно смешно.

В советское время Саратов был закрытым для иностранцев городом. И Куйбышев-Самара, и Горький-Нижний, и Саратов. Иностранцы бывали у нас редко, спецделегациями. Теплоходы с иностранными туристами проплывали мимо наших городов ночью. Уж не знаю, что им врали гиды-лейтенанты.

Поэтому известие, что редакцию «Волги» посетят чехи, год, примерно, 75-й, было очень нерядовым.

Почему чехи, поясню. Никакие не чехи, а совсем даже наоборот — словаки. Тогда дружили городами и областями с братскими социалистическими странами. Саратов с Братиславой. Местное начальство ездило к ним, они к нам, а когда большие начальники наездились, стали ездить небольшие, а там и избранные деятели культуры, вроде нашего второго главного редактора. Дело дошло даже до обмена пионерами, но тут, слава богу, всё это накрылось известно чем. Представляю, как, должно быть, словакам было приятно, что их кличут на Волге чехами!