Сергей Боровиков - В русском жанре. Из жизни читателя

Любовь Болконского к Наташе одно из самых натяжных мест в романе. То ли дуб школьный проклятый виноват, но вся эта закруглённая история с увяданием-расцветом исполнена для меня фальши и нажима.

Вообще то, что все относительно молодые персонажи (Борис, Пьер, Денисов, Анатоль, Болконский) влюбляются в Наташу, заметно заданно. Толстой решился вывести женственность в чистом виде, со всем лучшим и худшим, что присуще женщине, и, кажется, переборщил.

Как ни пылок, к примеру, Денисов, но в серьёзность его сватовства не верится.

Но вот брак княжны Марьи и Николая — сама естественность. В начале о Марье обронено, что желала «земной любви». Лучистый взгляд, тяжёлые конечности, кротость. Неловкая, крупная. Подобранный, однозначный, темпераментный, невысокий Ростов. Они должны быть счастливы во всём, тем более что не влюблялись страстно, но словно бы выбрали друг друга. У них почти брак по расчёту, то есть самый крепкий брак у порядочных людей.

Долохову 27 лет. Он влюблён в Соню. Ей —16. В игре с Ростовым он идёт до 43 тысяч — почему? 27 + 16 = 43.

В Долохове воплощена модель поведения обречённо несчастливого человека. Человека, рождённого несчастным. В сущности, Долохов лишь полярный вариант Башмачкина: один предельно самоутверждается, другой предельно самоуничижается. Человеку нормы, не обречённому, не загнанному судьбою, уход в эти крайности возможен лишь в малой степени, не до края.

Долохов презирает женщин и обожествляет мать. Вполне уголовная черта.

Самое симпатичное лицо романа — Денисов, — вероятно, потому, что автор на нём не сосредоточен. На втором месте — граф Илья Андреевич, но так как его обрисовке уделено больше внимания, то и чувства непосредственного меньше. Герои второго или третьего плана — какой-нибудь Алпатыч или дядюшкина Анисья Фёдоровна и другие — интереснее, живее и тем симпатичнее главных. Чем более важное место занимает в ВМ герой, тем меньше живого чувства он вызывает. Прежде всего это относится к Андрею Болконскому и Наташе.

Впрочем, и в «Анне Карениной» Стива милее и понятнее Лёвина.

Как упиваются автор и персонажи своим дворянством! Толстому дорого всё, что есть дворянство, и этим он заражает читателя. Герои же ни на минуту не забывают о своём происхождении. И почему они непременно в каждой фразе прибавляют в обращениях друг к другу титул, хоть сто раз кряду? Достоевский точно подметил, что Толстой — это писатель дворянства. Ведь, скажем, в прозе Пушкина отсутствует эта дворянская спесь, словно масляная плёнка по воде покрывающая всё содержание ВМ.

В оценке Достоевского присутствует и крайне верный смысл дворянской ограниченности персонажей Толстого. Наши советские вульгаристы 20-х годов были, конечно, бяки, но куда же вовсе денешь классовость? Реалии: благородства, патриотизма и проч. Болконских, Безуховых, Ростовыхоснованы и на незыблемости порядка вещей, в котором они существуют. Отними у князя Андрея Лысые Горы, Богучарово и прочее? И все напряжённые духовные поиски Пьера возможны ли без его гигантского состояния? Когда Николай Ростов, при всём благородстве, оказался без оброка, то сидел дома и курил трубку, и лишь деньги жены вернули его к жизни.

И хоть заявлено, что князь Андрей считал для себя постыдным, подобно другим, «пошло презирать» Сперанского «в качестве кутейника и поповича», именно простонародность и ничто иное смущает его в Сперанском. Он умом отдаёт должное усилиям для достижения высокого положения, на которое тот, в отличие от него, князя Болконского, должен был взбираться из поповичей, и вместе с тем все, князя раздражающее: излишнее преклонение министра пред умом, широкие от природы и изнеженные руки, белый, как у солдата в госпитале (убийственное сравнение!), цвет кожи, неумение угощать гостей и прочее — всё из того, что Сперанский — не аристократ.

Честь как высшая привилегия дворянства высоко развита у Болконского, что не мешает ему тыкать Пьеру, быть весьма невеликодушным по отношению к нелюбимой жене, а затем к любимой Наташе.

Более того, Болконский способен вести себя, как чиновник самого мелкого пошиба. Он, испытывающий унижение в приёмной у всесильного Аракчеева, сам ведёт себя только что не хуже, будучи адъютантом Кутузова. Прежде я как-то пролетал эту сцену, и, быть может, другими это давно сделанное наблюдение, но для меня князь Андрей открылся в ней не менее значительно, чем у дуба или на Аустерлицком поле.