Ханс Гюнтер - По обе стороны утопии. Контексты творчества А.Платонова

Зрелое творчество Платонова — имеются в виду такие произведения, как «Чевенгур» или «Котлован», — освещает констелляцию «дух-тело» в другом ракурсе. Здесь преобладает картина непрерывного противоборства двух начал. Несмотря на то, что основополагающая оппозиция тела и духа и идеал победы сознания над полом и брюхом принципиально остаются в силе, спектр телесности здесь значительно расширяется. Особенно показателен в этом смысле роман «Чевенгур».

Для третьего этапа развития констелляции «тело-дух» в творчестве Платонова первой половины тридцатых годов характерен кризисный «взрыв» жесткой телесности. Это можно объяснить тем, что — по внутренней логике платоновской мысли — значение телесного начала растет по мере того, как утопическая идея идет на убыль. Реабилитация тела ставит под вопрос утопическую антропологию, основанную на диктатуре сознания. Такие тексты, как «Мусорный ветер» и «Счастливая Москва», свидетельствуют о том, что телесное начало, отрешенное от идейного, принимает угрожающие размеры, подрывающие каноны репрезентации тела в русской — как классической, так и советской — литературе.

Не удивляет поэтому, что Платонов в середине 1930-х годов встает на компромиссный путь «отступления» от жестокой эстетики тела. Смирение перед телом и реабилитацию чувственной любви мы встречаем уже в повести «Джан», а в «Реке Потудань» или «Фро» эти мотивы еще более углубляются. Смягчением ярко выраженной физиологичности и стремлением к «уравновешенному» отношению духа и тела Платонов приближается к классическим «пушкинским» образцам. Характерно, что это стремление соответствует общему повороту в сторону «классики» в советской культуре того времени.

Исследователи уже упоминали о связи аскетического идеала раннего Платонова с идеалом целомудрия в русской религиозной философии Федорова, Соловьева, Бердяева и др. [377] См.: Семенова С. «Влечение людей в тайну взаимного существования…» С. 108–123. В меньшей мере обращалось внимание на тот факт, что Платонов примыкает и к аскетизму революционного типа, играющему значительную роль в советской общественной дискуссии 1920-х годов [378] См.: Naiman Е . Sex in Public. Princeton, New Jersey, 1997. P. 124–147. О том, что утопия построена на отрицании или непризнании сексуального влечения, пишет Е. Naiman (Andrei Platonov and the inadmissability of desire // Russian Literature 1988. № 23–4. P. 319). . Очевидно, что у Платонова обе эти линии, ярко выраженные в русской культуре [379] О сублимации пола в русской религиозной философии см.: Эткинд А. Хлыст. Секты, литература и революция. С. 203–208. Сильная аскетическая традиция в русской культуре не могла не вызвать полемические реакции. Примерами могут служить такие автора, как В. Розанов или, на современном этапе, Ю. Мамлеев и В. Сорокин. Вопрос эротизма и пуританских традиций в русской литературе обсуждается в сборнике «Amour et érotisme dans la literature russe du XXe siècle» (Ed. par L. Heller. Bern, 1992). , сливаются. Необходимость преображения эроса в них, конечно, обосновывается по-разному. Если в первом случае мы имеем дело с духовно-религиозной мотивировкой, то в революционной традиции десексуализация требуется для переключения сексуальной энергии на социально-классовую деятельность [380] См. напр.: Залкинд А. Очерки культуры революционного времени. Сб. статей. М., 1924. С. 51–56; Он же. Половой вопрос в условиях советской общественности. Л., 1926. С. 16–39. Аскетизмом революционного типа отличаются также «особенный человек» Рахметов из романа Чернышевского «Что делать?», который во имя революционного дела решил не прикасаться к женщине, и Павка Корчагин, давший себе слово «дивчат не голубить, пока во всем свете буржуев не прикончим» ( Островский Н. Как закалялась сталь, М., 1973. С. 234). Подобным же образом герой «Технического романа» Платонова подавляет свою любовь размышлением, «что мир далеко еще не благоустроен и надо экономить в себе давление души для организации истины и хозяйства» («Страна философов» А. Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. С. 905). . В романе «Чевенгур» надо учитывать и еще один контекст, рассматриваемый главным образом в связи с проблематикой социальной утопии, но не менее релевантный по отношению к телесности, — это контекст сектантских идей.

В сектантстве проблема телесности и пола предстает в обостренной форме, поскольку апокалиптическому максимализму свойственно «посредственно-телесное выражение, немедленный переход идеи в действие» [381] Эткинд А. Указ. соч. С. 71. . Самым радикальным примером может служить практика кастрации у скопцов, осуществляющая непосредственным хирургическим путем идеал андрогинизма, о котором, исходя из Платона, размышляли русские религиозные философы. Даже если считать это «решение» полового вопроса экстремальным, можно, тем не менее, сказать, что в сектантском содружестве братьев и сестер отношение полов определяет символический андрогинизм. Для сектантов тело — «сырой материал, который можно и нужно переделать» [382] Там же. С. 85. . Цель такого преображения — победа над отдельной личностью и создание сверхличного коллективного тела. В романе «Чевенгур» именно «претворение любви, половой эротики в дружество и товарищество» [383] Семенова С. «Тайное тайных» Андрея Платонова (Эрос и пол) // Андрей Платонов. Мир творчества. С. 140. является одной из центральных тем.